Но миссис Кио заготовила для меня еще один сюрприз.

— Это не мои, а моего мужа, — сладко проворковала она. — Ну разве не прелесть?

Некоторые супруги слишком близки, подумал я. «Разум — вот глаза любви, и посему слепец крылатый Купидон»[34].

— Если любите, отпустите, — торжественно перефразировал я. — Все нужное к вам вернется. А если оно спущено в унитаз, значит, оно вам не нужно.

В юности у меня была папиллома на левом плече, и не было нужды что-то мучительно придумывать или как-то скрывать ее. Я звал ее (то есть его) Бобом и считал другом. Мы всюду таскались вместе.

«Ну что за милота», — приговаривали подружки, восхищаясь изящным стеблем и гладкой луковичной головкой. Но становясь старше, взрослее и мудрее, я постепенно сознавал важность физического совершенства, и мне стало неловко за Боба. Даже на нудистских пляжах, где я не стеснялся выставлять напоказ все остальное, я прятал его под повязкой.

В конце концов я решил, что Бобу пора свалить.

Бритва была ледяной даже на ощупь и холодила кожу. Капля крови стекла, точно последняя слеза, — мне даже послышался печальный вздох. Голова Боба так и осталась лежать, а я радостно поскакал обратно в мир нормальных людей.

Но несколько лет спустя я обнаружил, что не один такой на свете.

Джо упорно отказывался удалять Норма — гидроцеле, к которому привязался всей душой. Поскольку в свое время я побывал в той же шкуре, можно было и посочувствовать. Норм обходился дешевле домашнего питомца, доставлял меньше хлопот, не учинял беспорядка, ему не нужны были справки, да и выгуливать его не приходилось.

Время от времени, когда Норм подрастал и Джо требовалось дополнительное место в автобусе, он позволял мне слить несколько литров жидкости. Однако эта процедура причиняла ему немалые страдания.

— Ах, посмотри на бедняжку, не откачивай слишком много, — говорил Джо. — Хватит, хватит, ради бога, он достаточно настрадался.

— Ну-ну, — утешал я, потому что психологическая поддержка очень важна. Иногда мне кажется, что я даже слишком заботлив.

Затем Джо несколько минут стоял, отряхиваясь, привыкая к изменению центра тяжести. Настроение у него тоже менялось, но от недели к неделе, пока неумолимые силы физиологии возвращали живительную жизнеутверждающую жидкость временно увядшему Норму, Джо снова становился забавным и добродушным.

— А еще Норм так пугает моих подружек, — сообщил он, злобно ухмыляясь.

— Не знаю, как твои подружки, — сказал я голосом Железного герцога[35], оглядывающего своих солдат перед Ватерлоо, — но, клянусь Богом, меня он точно пугает.

На заметку: папиллома — это небольшое мягкое образование на коже; гидроцеле — киста на поверхности яичек, наполненная жидкостью.

Кто говорит о себе в третьем лице — у того, скорее всего, чрезмерно раздутое эго. Ну, скажем, «леди не пристало вертеться»[36]. Но я могу еще лучше, с политнекорректным оттенком: «Печеночник из палаты номер три».

Стояла холодная зимняя ночь, и ветер стонал, теребя кровлю на крыше, как больной, которому удалили вросший ноготь на ноге и дали слишком мало местного обезболивающего (да ладно, все мы так делали, разве нет?). Это была одна из тех ночей, когда врачи съеживаются, как капля мокроты на небном язычке, и придвигаются поближе к огню.

И вдруг раздался телефонный звонок.

— А как насчет пальца? — спросил голос, и больше ни слова.

Признаться, я опешил от такой двусмысленности.

«Насчет пальца?» — тихо повторил я про себя этот вопрос, и тут же посыпались другие: чьего пальца? Почему он звонит сюда? Что с самого начала случилось с пальцем?

И все же у моего собеседника было что позаимствовать: бесконечную самоуверенность и завидную убежденность, что его голос сразу узнают, а палец на его ноге никогда не забудут. Также в голосе звучало презрение к Галилею, Копернику и всем тем, кто подвергался гонениям в поисках научной истины. Земля вращается не вокруг Солнца, все вращается вокруг меня. Я, я, я — Великий Панджандрум[37].

Мне в очередной раз захотелось, чтобы Зигмунд Фрейд оказался рядом, подсказывая что-то вроде: «Обратите внимание на точность и лаконичность субъекта».

— Что за анальное замечание, — отвечал я.

— Да для тебя все, что ни возьми, анально, — саркастически фыркнул бы он.

— А что, он напоминает тебе твою мать? — возразил бы я.

— Все так, мой юный Эдип, — ответил бы он. — Необходимо провести расследование.

Когда я приехал на ферму, все было тихо, если не считать слюнявого сторожевого пса — как ни странно, трехголового.

Росший в центре двора боярышник делал поворот крайне неудобным. Его не срубили, потому что у боярышника репутация волшебного дерева, и я сопротивлялся искушению проехать по нему.

Палец ноги царственно возлежал на бархатной подушке. «Что скажешь ты, большой в собранье палец?»[38] — произнес я, почтительно помассировав его, дав антибиотики (как принято в этой стране) и посоветовав отдохнуть.

Хозяин удовлетворенно посмотрел на меня.

— Взгляни на палец, могучий, — сказал он, — и падай духом.

Думаю, тяжелое это дело — быть пингвином. Мало того что тебя постоянно преследуют киношники, которым нравится, что ты не можешь улететь, а из-за айсберга то и дело выскакивает Морган Фримен[39], так еще из-за глобального потепления места гнездования все хуже, а запасов пищи все меньше.