Что же осталось юртам? Те, чьи предки когда-то летали к звездам, теперь навечно прикованы к миру, ненавидящему их — отверженных бродяг. Есть ли у них какая-то цель? Не лучше ли им вообще перестать существовать?..

Черные горькие мысли затопили ее сознание, делали мир серым и холодным.

— Небесный дьявол!

Элосса повернулась и встретилась взглядом с раски. Она совсем забыла о нем. Видел ли он то, чему она вынужденно была свидетельницей, — картину уничтожения мира его предков? Она протянула руку ладонью кверху.

— Ты видел?

Может быть, изображение на экране было только для нее и вызвано мысленной силой, недоступной раски?

Он шагнул вперед. Безумия в его глазах не было, он был обычным человеком. Никакие эманации мертвых не держали его в плену, но лицо его было суровым и застывшим, и Элосса не могла больше пользоваться мысленным поиском, чтобы прочесть его мысли, словно в нем был барьер, какой ставили себе юрты.

— Видел… — помолчав, ответил он. — Этот… — он крепко ухватился за спинку кресла. — Этот ваш корабль… принес смерть городу. — Он сделал паузу, как бы подыскивая точные слова. — Мы были великим народом, ты же видела? Мы не жили в дрянных хижинах! Кем мы стали бы, если бы не вы?

Девушка не ответила. Да, город, который она видела во сне и на экране, был более великим, чем какой-либо из существующих сейчас в этом мире. И так же — теперь она видела это — Стэнс отличался от других раски. В нем осталось что-то от способностей тех, кто строил Кал-Хат-Тан.

— Вы были великим народом, — согласилась она. — Город погиб, народ остался в шоке и отчаянии. Но… Что произошло потом? — Ее мозг начал сбрасывать тяжкое бремя печали и отчаяния, туманившее ее мысли. — То, что случилось здесь, было очень и очень давно. За несколько лет природа не закрыла бы так развалины, и звездный корабль не погрузился бы так глубоко в землю. Почему твой народ не нашел сил опять подняться? Вы живете в грязных хижинах, боитесь всего, что отличается от вас, и не пытаетесь стать другими.

Лицо его потемнело, губы раскрылись, как будто он хотел обругать ее, и она чувствовала поднимающуюся в нем злобу. Затем его рука, сжимавшая спинку кресла, слегка расслабилась.

— Почему? — повторил он, как бы спрашивая самого себя.

Последовало долгое молчание. Его напряженный взгляд переходил от Элоссы к мертвому теперь экрану за ее спиной.

— Я никогда не задумывался, — тихо заговорил он уже без злобы. — Почему? — теперь он спрашивал экран. — Почему мы погрузились в грязь и остались в ней? Почему наш народ преклонил колени перед таким верховным правителем, как Галдор, который только и умеет, что набивать брюхо, да бегать за женщинами? Почему? — Его глаза вновь обратились к Элоссе. В них загорелся неистовый жар, как будто он хотел силой своей воли вырвать у нее ответ.

— Спроси раски, а не юртов, — ответила Эпосса.

— Нет! Юртов!

Она сделала ошибку, сфокусировав его внимание на себе. В нем еще была злоба, но уже не такая сильная.

— Что имеете вы, юрты? — он внимательно следил за ней, как бы предполагая, что она в любой момент может воспользоваться каким-то оружием. — Что вы имеете, чего нет у нас? Вы живете в пещерах и в шалашах и устроены не лучше, чем руг и саргон. Вы носите грубые одежды, в каких ходят наши полевые рабочие. У вас нет решительно ничего! Однако вы можете ходить среди нас, и никто, даже переполненный ненавистью, не поднимет на вас руки. Вы умеете плести чары. Значит, вы живете среди этих чар, юрт?

— Могли бы, но мы этого но делаем. Если кто-то один обманет себя, он погубит все. — Элосса еще никогда не разговаривала с раски, если не считать самых необходимых слов, например, при покупке пищи на каком-нибудь рынке, и теперь его слова смутили ее. Она оглянулась вокруг.

Здесь все было сделано юртами, теми юртами, что жили, как сказал Стэнс, в пещерах и хижинах гораздо более примитивных, чем жилища раски. Одежда на ней была выткана ею самой, грубая, почти бесцветная. Элосса, в сущности, никогда не глядела на себя и других, она принимала все, как часть жизни. Теперь же, увидев это как бы со стороны, она впервые задумалась. Их жизнь была нарочито суровой и унылой. Часть наказания?

Те же годы прошли и для юртов, и для раски. Как раски не вернули себе то, что потеряли, так и юрты пальцем не шевельнули, чтобы облегчить кару, наложенную на них. И обе расы будут так жить всегда?

— Обманывать себя? — Стэнс прервал ее мысли. — Что это за обман, юрт? Если мы, раски, говорим про себя о великих вещах, отнятых у нас, и о том, что нам нечего и думать снова подняться на такую высоту, — разве мы обманываем себя? Мы видим правду и не отмахиваемся от нее. А вы, юрты, пришедшие со звезд, из-за ошибки, сделанной давным-давно человеком вашей крови, так и будете вечно под наказанием?

Элосса глубоко вздохнула. Он бросал ей вызов. Возможно, юрты выиграли больше, получив высшее сознание. Но возможно также, что они приняли это как неожиданное благо. Теперь она, в свою очередь, задала вопрос:

— Задавался ли ты таким вопросом, Стэнс из Дома Филбура?

Он все еще хмурился, но уже не по поводу нее, как она догадывалась. Его захватила какая-то мысль, которой раньше у него не было.

— Нет, юрт.

Странно раздраженная формой его обращения, девушка перебила его:

— Меня зовут Элосса. А роды у нас ничего не значат.

Он изумленно посмотрел на нее.

— Я думал… у нас всегда считали… что юрты никогда не называют своих имен.

Настал ее черед удивляться. Ведь он сказал правду! Она не знала случая, чтобы юрт так свободно разговаривал с раски и они называли себя друг другу. Впрочем, раски всегда были готовы назвать себя и основателя их рода. Но сейчас ей казалось необходимым, чтобы он перестал называть ее «юрт», она знала, что у раски это слово почти ругательство.

— Да, — ответила она, — они не говорят своего имени постороннему.

— Но ведь я не из ваших кланов, — настаивал Стэнс.

— Я знаю. — Она прижала пальцы к вискам. — Я сбита с толку. Ты — нечто необычное.

Он кивнул.

— Да. По правилам юрт и раски должны враждовать… Я… раньше так и думал. А теперь — нет. — Его удивление было очень искренним. — В Кал-Хат-Тане был ужас, он вошел в меня, и я делал то, что он заставлял. Это был не я, однако какая-то часть меня приветствовала это. Теперь я могу только удивляться и смотреть на это как на часть тьмы, которая всегда лежала здесь. Я не прошу у тебя прощения, Элосса, — он чуть запнулся, произнося ее имя, — потому что мужчина, воспитанный для определенного задания, должен представлять его себе как можно лучше. Я частично не выполнил его, но я стоял там, где никто из моего рода не был. Я видел там, — он указал на экран, — истоки нашей ненависти, а также впервые увидел то, чего еще не могу понять, — наш недостаток, заставляющий нас оставаться теми, что мы есть, — грязными корчевщиками, не имеющими мечты. А есть иллюзорные блага, Элосса? Ваш народ выдумывает их в помощь себе. Но мне кажется, мечта может служить человеку лучше. Он должен иметь что-то кроме тупых мыслей, сконцентрированных только на нем самом и земле под его ногами… Вы, юрты, завоевали звезды. Вы не небесные дьяволы, как мы думали. Теперь я это знаю. Вы такие же люди, как и мы. Но вы видели сны о дальних путешествиях и жили, чтобы сделать их правдой? Где же теперь эта ваша мечта, Элосса? Неужели убита из-за вашего чувства греха и вины? А ты думала о чем-то, кроме себя и земли под собой?