Сегодня мне часто приходится слышать от россиян упреки полякам в неблагодарности, ведь русские солдаты отдавали жизни за нашу свободу, а теперь поляки оскверняют их могилы и памятники. На это я отвечаю, что чаще всего “неизвестные злоумышленники” в таких инцидентах не являются местными жителями, а у народа, который более тысячи лет исповедует христианство, сохраняется уважение к смерти (впрочем, состояние немецких кладбищ на так называемых Возвращенных землях[10] этому противоречит). Проблема же заключается в самом термине “освобождение”. Необходимо справедливо разделять немецкую, гитлеровскую оккупацию и ситуацию в эпоху Польской Народной Республики. Немцам нужно было наше Lebensraum[11], в их планы входило полное уничтожение польского народа. Советы хотели нас сохранить, но при этом покорить. Когда теперь россияне с такой обидой упрекают нас в неблагодарности, я спрашиваю, согласны ли они, что страны так называемой народной демократии (или “советские сателлиты”) не были независимы, хотя, в отличие от Прибалтийских республик или Украины, обладали частичной суверенностью, – и разумные современные россияне соглашаются без сопротивления. Но ведь “полусуверенитет” означает также “полуоккупацию”, – с этим они уже согласиться не могут.

Сцену вступления Красной армии в Краков я включил в фильм “Из далекой страны”. О приключениях во время съемок группировки советских войск на Рыночной площади зимой 1981 года, когда на границе с Украиной стояли советские дивизии, готовые прийти на помощь нашим коммунистическим властям, я несколько лет назад рассказал в эпизоде альманаха “Солидарность, Солидарность…”.

Перейду к школьным годам. Варшава в руинах. Наша квартира-контора на Иерусалимских Аллеях каким-то чудом уцелела, хотя вокзал напротив нее взлетел на воздух. Неподалеку, на углу Новогродской и Эмилии Плятер, открылась частная школа Войцеха Гурского, куда я и пошел учиться. Меня быстро перевели во второй класс, поскольку в первом я изнывал от скуки. Это была начальная и средняя школа – учеба длилась одиннадцать лет. Экзамены на аттестат зрелости я сдал в 1955 году. Мне было тогда пятнадцать полных лет, так что я отношусь к категории детей с ранним развитием. Звучит как повод для гордости, а на деле означает, что у меня украли детство. Как и многие ровесники, я был этаким “стареньким юнцом”.

О том, как сталинские годы усугубили потери, понесенные во время войны, я пытался поведать в фильме “Галоп”, снятом уже в независимой Польше. Сценарий начал писать сразу после выхода “Структуры кристалла”, но в середине работы понял, что при Гомулке[12] никто не даст мне этого снять. В свободной Польше я решил переждать первую волну расчетов с прошлым, потому что история была несерьезна. На фоне рассказов о политических гонениях рубежа 1940–1950-х годов эпизод из моих школьных лет казался пустяком, и именно так к нему отнеслись коллеги, заседавшие в жюри Национального кинофестиваля в Гдыне, не присудив Гран-при в связи с отсутствием в конкурсе “серьезного кандидата”. Я удовлетворился вторым призом, хотя с высоты прошедших лет мне представляется, что их упрек был проявлением обыкновенного малодушия. Художники с трудом прощают обиды, если задеты их амбиции и гордость, однако элементарные требования психической гигиены велят избавляться от негативных мыслей. Я до сих пор сожалею о том, как был недооценен “Галоп” (а позднее “Персона нон грата” и совсем недавно “Инородное тело”), но, с другой стороны, призы и награды занимают у меня дома огромную полку, и не стоит сетовать, что их могло быть больше.

На съемках фильма “Структура кристалла”, 1968 г.

В легком жанре комедии “Галоп” повествует о вещах, которые для ребенка были отнюдь не простыми. Сталинская школа (в таковую переделали бывшую школу Гурского) не раз ставила меня перед необходимостью рискованного выбора. Чтобы фильм или роман получился более увлекательным, реальные события часто драматизируют. Я же, наоборот, многое смягчал, опасаясь, что зрители молодого поколения мне просто не поверят. Приведу пример. Когда умер Сталин, по дороге в школу я зашел в костел и спросил священника: что церковь говорит о людях, безоговорочно достойных осуждения; находится ли Сталин в аду с момента смерти или попадет туда только после похорон? Мне не давали покоя впечатления от книг Сведенборга[13], “оккультные сенсации”, утверждавшие, что душа после смерти некоторое время блуждает по земле, как по чистилищу, и переносится в бесконечность, то есть оказывается во вневременной действительности, лишь через несколько дней (в православии традиция сороковин отражает похожие верования). Меня до сих пор завораживает мысль об этом стыке между конечным и бесконечным, между временем и тем, что находится за его горизонтом. Но представьте себе ужас ксендза, когда маленький ребенок задал ему вопрос, за который можно было на долгие годы сесть в тюрьму. Разумеется, я услышал в ответ, что в учении Церкви и речи нет о том, что кто-либо будет осужден, что пути Господни неисповедимы, и был крайне разочарован. А священник, подозреваю, надолго запомнил жуткого мальчика с провокационным вопросом в день смерти “вождя народов”.

Прежде чем представить сцену из фильма, хочу поделиться достаточно щекотливым замечанием, которое, в общем, касается кинематографического ремесла, но связано с такой тонкой сферой, как человеческое тщеславие. Главный герой фильма должен вызывать симпатию. Он не обязан быть красивым, не обязан всегда верно поступать, но должен рождать у зрителя положительные эмоции, чтобы ему хотелось идентифицировать себя с персонажем. Снимая “Галоп”, я оказался перед подобной проблемой: если взять на главную роль мальчика, похожего на меня в детстве, зритель сразу дистанцируется от героя, потому что, по моим воспоминаниям, я не был особенно обаятельным ребенком. Я был достаточно замкнут, несколько асоциален, что свойственно детям, у которых нет братьев и сестер, умничал, а ко всему прочему, носил очки и имел склонность к полноте. В итоге я выбрал мальчика (сегодня это уже успешный актер Бартош Обухович), обладавшего располагающей наружностью и без труда завоевывавшего симпатию. Если бы я так выглядел в детстве, мне бы не пришлось становиться художником: вероятно, я бы проще налаживал контакты с людьми. Но мне приходится делать это, рассказывая истории, благодаря которым иногда я обретаю друзей или сторонников, но иногда и заклятых врагов. С целью подчеркнуть, что герой фильма – это я сам лишь отчасти, я поменял его имя на Хуберт.