Июнь 1980 года

Парень и юная Габри гуляют, слизывая с палочек фруктовый лед, у него — зеленый с мятой, у нее — красный с вишней.

Парень читает по памяти отрывок из поэмы Неруды: «Мы потерялись в сумерках. И, взявшись за руки, никто не видит вечер, меж тем как синью ночь обрушилась на мир…».

Девочка Габри произносит:

— Мне холодно.

Парень набрасывает ей на спину шерстяную спортивную куртку.

— Ты сделаешь так, — спрашивает она, — когда станешь знаменитым режиссером?

Гуляют, болтая о бродячих артистах, которые устраивают представления на тротуарах в центре, и полиции, которая их разгоняет; о суицидах, об антифашизме, о ядерной энергии, о книге, которая называется «Плакса», о последних выборах и о том, что у христианских демократов по-прежнему большинство.

На лугу в усыпанном сиренью парке Люнетты Гамберини, перед футбольным полем парень и девушка Габри впервые занимаются любовью. По дороге домой он поет песню Дала о том как «… превратил тебя в ангела с прекрасными крыльями…»

Три года спустя, в баре «Пикколо» на площади Верди, парень сидит за столом со странными людьми, худой, с расширенными зрачками и очень бледный. Заметив девушку, вяло делает жест, смутно похожий на приветствие, и немедленно погружается в дела Девушке Габри некогда поболтать о том, станет ли парень режиссером.

— Алло, я ищу доктора Луизу Шаивон.

— Это я.

— Мне дала ваш номер телефона Бруна Орсини.

— Да, здравствуйте, она о вас говорила.

— Я насчет интервью.

— Да я, собственно, не знаю, что сказать, я занята на работе всю неделю…

— Бруна мне сказала..

— Вы знаете о китайце?

— Китайце? Каком китайце?

— Того, который покончил с жизнью, прыгнул под машину позавчера. Еще не ясно, сам он прыгнул или кто-то ему помог. Не знаю даже, откуда они понаехали, китайцы, носятся, не глядя на дорогу. Приезжают сюда, открывают рестораны, а потом умирают под первым же автомобилем. Может, не очень хороший сюжет для детектива, но вы же писательница…

Ладно. С Самантой, мне сказали, дело пойдет лучше. Вероника выступила посредником, и Тони все организовал.

Я встретила ее отца перед лифтом.

— Пишешь продолжение «Маленьких женщин»? — спрашивает Тони.

— Нет, его уже написали. Называется «Маленькие женщины выросли».

Он не верит и смеется до упаду, а потом объясняет, как попасть в «Синюю ночь» самой короткой дорогой.

И вот я здесь, на открытой равнине, разыскиваю деревушку с названием «Святое Озеро», в болоте, знаменитом туманами и комарами: говорят, это идеальное место для массового самоубийства.

Наконец после часовых блужданий замечаю вывеску «Синей ночи» и стрелку, которая указывает на парковку.

Вхожу через служебный вход — заведение еще закрыто для публики — и оказываюсь внутри большого зала, набитого синими круглыми диванами, которые стоят вокруг низких столиков. За барной стойкой в форме буквы «S» девушка с дредами расставляет по порядку бутылки с ликерами. Люстры светящимися шарами свисают с потолка, над проходами, над сценой для представлений и диджейским пультом.

Ко мне, покачивая бедрами, направляется высокая, пышнотелая женщина, с прической «Мильва» на крашенных хной волосах, одетая в джинсы и блестящую ярко-розовую майку.

— Очень приятно, Саманта.

Мы взбираемся на табуретки за стойкой бара.

— Обожаю писательниц, — начинает Саманта пронзительным голосом. — Особенно Дачиа Мараини, я читала все ее вещи.

— А других знаете?

Она постукивает по белоснежным зубам длинными ухоженными ногтями, улыбается и меняет тему:

— Скажи честно, что ты хочешь узнать?

Отмечаю морщинки вокруг глаз и по краям рта, заметные, лишь когда она улыбается. Возможно, из-за ежедневных сеансов в солярии. Саманта говорит, что регулярно ходит в гимнастический зал, а сегодня ради меня пропустила сауну. Мы примерно одного возраста. Не слишком ли стара для такой работы?

Девушка из бара поставила на стерео компакт-диск, и сейчас из динамиков разносится «Гудбай», которую поет Алексия.

— Много работы?

— Да, есть маленько. Тони любит показывать фокусы, и иногда по вечерам я ассистирую, если не жду окончания стриптиза.

— Стриптиза… женского?

— Не только, бывает и мужской. Восьмого марта, главным образом.

— Вы все время были… танцовщицей?

— О нет! — восклицает она. — Сначала я была моделью. Нижнего белья. Я танцую для себя, это моя натура. — Саманта выгибается вперед и наводит на меня груди, на которые можно усадить младенца.

— А здесь, в «Синей ночи», есть другие, твои коллеги…

— Да, — морщит она нос, — но не такие опытные и сексуально привлекательные. Тони часто говорит, что мое призвание — работать в «Синей ночи». Я — прекрасное капиталовложение. Многие мужчины просят у меня номер телефона.

— А ты?

— Даю неправильный, если только они не извлекают здоровенного увальня.

— Увальня?

— Я с Капри. А ты как говоришь? Ствол? Здоровяк? Здоровый кусок мужика?

— У них твердые члены?

Саманта хрипло смеется, отбрасывая за плечи каскад медных локонов.

— Они разные. Я была с актерами кино, знаменитыми певцами, а один раз даже с одним из Тони.

— Тех Тони, из цирка?

— Да, но не спрашивай имени. Он женат.

— Как знать, может быть…

— Да… из цирка.

— Очевидно.

Саманта пересела на край табуретки и придвинулась почти вплотную. У меня смутное ощущение, что она хочет соблазнить меня, но я не испытываю очарования и не предчувствую угрозы.

— Чтобы написать обо мне, ты должна увидеть, как я работаю.

— Для этого я и приехала.

Она улыбается с хитринкой:

— Тогда поймешь.

— Ты ничего не боишься?

— Чего?

— Чего-нибудь.

— Например?

Слезаю с табурета.

— Например, старости.

— Ты в первый раз в частном клубе?

На Тони белая рубашка с персиковыми полосками, широкие джинсы, стянутые ремнем из выделанной кожи, и высокие сапоги на каблуках. Поскольку заведение не откроется для публики раньше чем через пару часов, владелец пригласил меня поужинать в пиццерии при клубе.