Только там осознала, кажется, что это все. Что он в земле. Что это навсегда. Что она вдова.

Ксюша отбросила одеяло, встала… Сердце никак успокоиться не могло, и мысли сворачивать в более спокойное русло тоже не хотели.

Перед глазами сон, в голове все, что было после…

Отрицание. Злость. Торг. Депрессия…Принятие не пришло.

С похорон она уехала на скорой. Не выдержала, сорвалась. Прокапали, успокоили, отправили домой… Порекомендовали перебраться куда-то, где есть родные, готовые поддержать, и нет одиночества в окружении вещей умершего.

Так она оказалась в доме, в котором жила с рождения до того момента, когда с небольшим чемоданом ушла к Бродяге. Наверное, останься она в квартире, действительно было бы хуже. В разы. Но…

Она все это время жила, не представляя, как может быть хуже.

Чувствуя, что к горлу рыдания подступают, Ксюша сделала, как всегда…

Бегом в ванную, там воду включила, соскользнула на пол, закрыла уши руками, зажмурилась, постаралась на дыхании сосредоточиться…

Надо было успокоиться… Побыстрей… Ей ведь нельзя нервничать, нужно думать о том, что теперь самое важное — беречь себя, сохранять позитив, готовиться к предстоящей процедуре.

Забыть… Идеально было бы забыть, но как, если днем бьет обухом по голове новость о закрытии производства, а ночью мучают сны?

Ксюша не меньше десяти минут на полу сидела, раскачиваясь в такт со своими мыслями, только потом руки от головы отлепила, взглянула — трясутся…

В душ забралась, воду включила на полную. Горячую. Такую, чтобы отпрыгнуть хотелось, а потом головой под струи. Чтобы так хотя бы ненадолго оглохнуть, прося у воды забрать боль…

* * *

Сон…

— Ксюш… — она лежала в его объятьях, спокойная такая, теплая, сонная… Пришла впервые в гости. Ваня нервничал сильно. Понимал, что у принцессы скорее всего культурный шок произойдет с непривычки, но…

Видимо, зря он ее в принцессы записал все же. Она с любопытством разглядывала их с Киром пенаты, на кухне руки прикладывала к окнам, а потом ласково говорила «дует, вы бы заклеили…», чай пила из надщерблённой чашки и каким-то идиотским печеньем заедала. Ваня не разбирался в этом самом печенье тогда. Брал, чтобы подороже. Хоть что-то ведь должно было быть для нее подороже. Хотя бы печенье… Сам не ел такого. Не привык с детства, да и на подобные мелочи лишних денег не было. Вот когда будут…

Бродяга думал еще долго ее по свиданиям водить, минуя свое убогое жилье, но Ксюша сама настояла.

Не охала, не ахала, с интересом по квартире ходила, потом по его комнате…

На старом ноуте фильм смотрели какой-то дурацкий, лежа на кровати. Когда фильм закончился — почему-то не рванули вновь на кухню на чай… Продолжали лежать. Ксюша — закрыв глаза, позволяя по волосам себя гладить, Ваня — глядя на нее, а еще на закат за окном. Это так красиво было… Ее силуэт в оранжевом свечении… На щеке особо яркое пятно, свет потихоньку с тела сползает, будто простыня… Только она одета, а будь голой — он и вовсе с ума сошел бы…

— Что?

— У тебя был кто-то? — Ваня всегда прямотой отличался. Тем более, с ней. Оставался честным и от нее хотел такой же честности в ответ. У него ведь с первого взгляда на нее серьезные планы были. Тогда казалось — нереализуемые, выяснилось — Бродяга может добиться всего.

— Нет, — она даже глаза не открыла, ответила спокойно, потом же пальцами коснулась его губ, скользнула вниз по подбородку по хлопковой рубашке, заправленной в джинсы, — ты будешь. Думаю, сейчас…

Открыла глаза, улыбнулась, потянулась за поцелуем, получила его…

Бродяге ничего объяснять не нужно было, он старался быть бережным, первый раз все же, но не всегда получалось, к сожалению.

Правда Ксюша не призналась бы, что что-то не так. Она ведь действительно всегда смелой была, рисковой. Боялась, наверное. Как любая девушка боялась, но ни остановиться не просила, ни притормозить, ни пискнула даже. Сама не понимала, насколько с ума его сводила, но позволяла — голод унять, голову потерять, шептать что-то невразумительное, ей больно делать ради своего наслаждения.

А потом улыбалась даже. Они снова лежали, как до… Только теперь с ее тела уже действительно простынь соскальзывала, а не свет закатного солнца…

Ксюша улыбалась, водила пальцами по лицу любимого Бродяги, он же всю комнату задымил, то и дело бросая то влюбленные, то озорные взгляды.

— Мне понравилось…

Шепнула, покраснела немного. Ваня же хмыкнул только.

— Тебе не могло понравиться, дурочка, потом узнаешь, как может действительно нравиться…

Ксюша не стала спорить, только привстала, улеглась на его груди так, что ее нежная теплая кожа его прохладной коснулась. Шепнула прямо в губы:

— Мне понравилось делать тебе так хорошо, дурачок.

Поцеловала, не дав опомниться…

В тот момент у него сердце замерло. Не впервые уже с ней, но каждый раз… Бродяга никак не мог поверить, что у них все так сильно и так взаимно. Его жизнь не предполагала такого. Максимум, на который он мог рассчитывать, пойти по стопам матери-пьянчуги, а получил Ксюшу.

Дурачок…

* * *

Настоящее…

Ваня проснулся посреди ночи из-за того, что весь взмок, будто мышь, волосы ко лбу прилипли, стонал наверняка…

Сел в кровати, огляделся…

Который месяц первой мыслью после пробуждения было «где я?». Потом — движение рукой туда, где должна быть Ксюша, секундное замирание сердца, а потом понимание — и где он, и почему Ксюши рядом нет…

Сердце неслось галопом, мысли путались, тело ныло нещадно.

Ваня не знал, за что собственное подсознание так жестоко с ним поступает, почему так красочно во снах рисует то, чего он лишился, зачем мучает?

Но легче после таких снов не становилось.

Он встал с кровати, по комнате прошелся, в надежде… Переключиться, успокоиться, вспомнить, что так необходимо и ей сказать было нельзя.

Это не помогло… Его ломало.

Бессмысленные дни, бессонные ночи. Абсолютная изоляция от мира и отсутствие минимального влияния на ситуацию.

Данилову сложно было уломать его на этот цирк. Сложно еще тогда, когда Ваня не знал, чем это обернется для него и для Ксюши, а теперь… Он не согласился бы ни за что…

Зашел в ванную, включил холодную воду, уперся руками в борта раковины, на свое отражение уставился…

Он будто пяток лет прибавил за эти месяцы. И без того седеть начал в двадцать с небольшим, а теперь… Тридцать два всего, а выглядит старше. Щеки впали, кожа бледная, взгляд бешенный…

Видимо, не зря тесть его таким звал за глаза. Игорь Станиславович всегда нутром чувствовал, кто есть кто…