— Вон отсюда, — повторила миссис Трелони, оглядываясь, готовая позвать охрану и вышвырнуть меня силой.

— Ты не виноват, — проговорила Лайна, чуть не плача. Султаны у нее на голове закивали вразнобой.

— Пошел вон! — миссис Трелони с хрустом переломила стебли и швырнула искалеченный букет на пол. — Харди! — завопила она пронзительно. — Эдвардс! Где эти ублюдки? Харди, сюда!

Охрана не торопилась.

— Уходи, — прошептала Лайна; она побледнела, губы стали пепельными. — Уходи скорей.

— Я люблю тебя.

— Уходи.

Миссис Трелони вопила громче потревоженного в гнезде вислоухого ревуна:

— Эдвардс, Харди! Быстро сюда!

Я ушел. Зеркальная дверь захлопнулась, отсекая вопли хозяйки поместья; стало удивительно тихо.

Я сбежал по голубым ступеням. Где мой скутер? Площадка перед дворцом была пуста, лишь стояли по краю красно-бурые кактейсы с колючками длинней моей ладони. От ночного заморозка кактейсы скукожились и стояли сморщенные, будто съели гадость.

Черт с ним, не буду искать. Потом свяжусь с Томом Редрутом, раз уж он назвался моим другом, попрошу найти скутер и пригнать к «Адмиралу Бенбоу». Я зашагал по аллее к воротам. От Смертной грязи домой дошел — от «Жемчужной Лагуны» и подавно доберусь.

Я шел и ничего не видел, кроме дороги под ногами. Глупая, злобная тетка — что я ей сделал? Уж который год я знаком с Лайной; мамаша всегда мне улыбалась. Лицемерка. Лгунья. Видно, всполошилась, когда речь всерьез зашла о свадьбе. Наверняка она же подучила Лайну потребовать у меня дикую Птицу. Правильно рассчитала, что мы поссоримся.

А моя-то мать хороша. Зачем перевязала букет локоном? Как нарочно, чтобы меня обругали и выгнали. А может, с умыслом и перевязала? Чтобы я увидел миссис Трелони во всей красе?

И как теперь быть? У меня больше нет Птиц, нет работы в заповеднике. Есть гостиница, приносящая скромный доход… Что станет делать в ней Лайна? Сидеть администратором вместо Шейлы? Или в горничные пойдет?

Еще у меня есть странная сумма в тысячу девятьсот семьдесят девять стелларов. Надо же, какую свинью мне кто-то подложил… Не бедный, однако, человек.

Краем глаза я засек легкое движение на обочине. И остановился, удивленный. Закрученный штопором хвост прилипала, сшибленный глайдером Тома, с угрюмой методичностью ввинчивался в землю. Я сломал ветку растущей рядом кленовицы и коснулся толстого штопора. Он замер на несколько секунд и снова принялся медленно бурить землю, уходя вглубь.

— Это прилипал-убийца, — раздался за спиной звонкий голос.

Я обернулся. Человек-рысюк сидел в моем скутере, откинув защитный колпак, а скутер парил над дорогой, подплывая ко мне.

— Антигравы заменил, — Том соскочил наземь. — Со своей машины снял; Трелони не хватятся.

— Спасибо, — пробормотал я, растерявшись. — Царский подарок.

Новые антигравы обошлись бы мне почти в стоимость скутера.

Серебристая рысючья морда обратилась к трудолюбиво заглублявшемуся штопору.

— Убийца, — повторил Том. — Вот так свалится с высоты — и пробьет башку. И защитный колпак пробьет, — он хлопнул ладонью по корпусу скутера. — И броню боевого вездехода провинтит.

— Так какого рожна он тут висит?

— Гостей вроде тебя провожает. — Том пнул поворачивающийся штопор; тот замер. — Кабы я их не сшибал, давно бы в чьи-то головы ввинтились.

— Скажи правду: прилипала для дела держат?

— По недомыслию, — буркнул Том. Верхняя губа приподнялась, как у моего кургуара, обнажив белоснежные клыки. — Стерва она! — со злой обидой заявил человек-рысюк. — Тебя впервые расчихвостила, а я знаешь сколько натерпелся? Ты-то сейчас уедешь, а мне туда возвращаться. Глаза б мои на ее богатства не глядели. Думаешь, эту дрянь на деньги сквайра развели? — Том ткнул пальцем в сторону парка; белое пушистое облако у входа присело и дернулось прочь, словно ошпаренное его ненавистью. — Ни хрена. Она владеет серебряными рудниками на Крольчарнике. Оттуда и деньжищи. Отдаст она за тебя Лайну, жди. Девчонка должна удачно выйти замуж и приумножить семейную казну. А ты кто? Безработный сын нищей трактирщицы. А я кто? — Он не стал отвечать на свой вопрос и с остервенением пнул снова начавший трудиться штопор. — Свалить бы отсюда куда подальше. И сквайр о том же мечтает, но с духом не соберется.

Обязанный Тому новыми антигравами, я вежливо слушал его жалобы. Он сменил тему:

— Почему ты не спросишь, отчего я хожу в маске? Меня все спрашивают, один ты ни гу-гу.

— Так ведь не скажешь. — Как бы отделаться от него, не обидев?

— Правильно, — обрадовался Том. — Слушай, друг Джим, я напишу завещание: когда помру, тебе будет разрешено снять с меня маску. Тогда ты поймешь, отчего я их ношу.

— Мне это надо?

— Мне надо, — Том шлепнул себя ладонью по груди. — Меня утешит мысль, что хоть один человек узнает, за что страдал несчастный Том Редрут, вынужденный скрываться под личиной рысюка или кровожадной цапелищи. — Прозрачные зеленоватые глаза подернулись влагой — так остро он вдруг себя пожалел. — Впрочем, ты не доживешь. Тебе, друг Джим, вообще осталось жить недолго.

Кажется, он перестал валять дурака и говорил серьезно.

— С чего ты взял?

Черный рысючий нос затрепетал, словно вынюхивая опасность.

— Тот человек пустил хрон в дело одиннадцать раз. И не поленится сделать это снова, чтоб ты ненароком не вспомнил чего-нибудь ему во вред. Будь осторожен, друг мой Джим. Пока!

Том опять протянул мне обе руки, как при встрече. Крепкое, душевное пожатие — и он стремительно зашагал по аллее к несуразному дворцу миссис Трелони. Тонкий, гибкий, еще не заматеревший; от силы лет на пять старше меня. Кто он, этот «несчастный Том Редрут»? И откуда он знает про хронооружие, о котором Билли Бонс говорил с полицейскими? От сквайра? А тому рассказал капитан Данс? Ну, разве что…

Возле «Адмирала Бенбоу» стоял глайдер с эмблемой клиники доктора Ливси: буквы ДЛ и распустившая хвост Птица, похожая на украшение из драгоценных камней. У меня сжалось горло. Нет больше диких Птиц на Энглеланде.

— Джим, у нас беда, — встретила меня расстроенная Шейла. Она перебирала в вазочке на стойке свежие черные фиалки. — Капитан Бонс умер. Звал тебя, надеялся, что успеешь… И с полицейским хотел поговорить. Это его разговор по дальсвязи так взволновал… и огорчил… — Шейла сморгнула слезинки. — Бедный мистер Бонс. Он что-то для тебя оставил; спроси у миссис Хокинс.

Оглушенный, я побрел в номер Билли Бонса. За то время, что старый космолетчик у нас прожил, я привязался к нему больше, чем к живущему в городе родному деду.

Попрощаться с ним не удалось: в номере сидели две медсестры в одинаковых зеленых халатах и обсуждали свои дела. Я постоял возле накрытого простыней капитана, глядя на едва угадывающееся под белой тканью худое лицо, и пошел к матери.