И вот тут я остановился, где шел, потому что совсем охренел, грубо говоря. Сразу вспотел, и это при том, что внутри стало холодно, тоскливо и безысходно. Старый ужас вернулся ко мне, и вернулся триумфально: теперь во мне не было ничего, кроме этого унылого ужаса.

— То есть этот самый «куманек» — это ты?

— Ну да! — спокойно сказала она. — Я. Неужели ты еще не понял?

— То есть ты… — Я не хотел говорить это слово, но как было иначе?.. — Ты и есть… дьявол?

Она снова засмеялась. При взгляде на нее сразу становилось понятным выражение «дьявольски красива». Ну а какой еще она могла быть?

— Вот ты смешной! Назови меня дьяволом, Мефистофелем, Вельзевулом или ангелом небесным — что от этого изменится? По сути все останется точно так же. Так какая разница, как ты меня назовешь или как я сама себя назову? Дьявольски красива или ангельски красива — какая разница?

— И ты лишишь меня бессмертия, отобрав мою душу?

— Ага. Предварительно опоив настоем цикуты и наведя порчу. Все-таки прав был старик Шломо, «во многом знании многая печали». Ты слишком много читал книжек.

— Есть такой грех.

Мы подошли к ее дому, поднялись в квартиру, она с наслаждением скинула босоножки, разлетевшиеся в разные стороны, и пошлепала босиком на кухню.

— Будем пить кофе! Или ты хочешь чай?

— Все равно. Слушай, — отправился я за ней, — так объясни же мне, как теперь я жить-то буду?

— Хорошо ты будешь жить, — сказала она, гремя посудой и как-то быстро управляясь с кухонными шкафчиками, стаканами, ложками и многочисленными баночками в разных местах. — Сладко ты будешь жить. Все твои желания будут исполняться — в разумных пределах! — и будет это продолжаться, покаты не достигнешь абсолютного, всепоглощающего, совершенного счастья. Того, что на Востоке называют нирваной. Тогда моя миссия выполнена.

Я очень не хотел задавать следующий вопрос, но набрался мужества и спросил:

— И что тогда?

— А тогда ты умрешь, — спокойно ответила Наташа. — И что ты так испугался-то? Все вы когда-то умираете. Рано или поздно. Часть из вас — и немалая — умирает в муках, причем в таких муках, что люди сами удивляются: «За что?!» Часть страдает, но недолго. А редкие счастливцы уходят мгновенно. Но только избранным даруется привилегия уйти на пике наслаждения, уйти счастливыми, просто заполненными счастьем, уйти радостно, раствориться в небытии, а это — поверь — вовсе не мало. Это очень много. Я бы даже сказала, что это — всё.

— И когда это произойдет? — сухими губами прошептал я.

— Ну, скажи мне, родной, чего ты так боишься? Не завтра и не послезавтра.

Вы будете смеяться, но при этих словах я испытал некое облегчение, как в кабинете у дантиста, когда тебе говорят, что удалять нерв будут не сегодня, не завтра и даже не послезавтра. А в понедельник.

— Только тогда, когда ты сам этого захочешь, понимаешь? Захочешь через сто лет — через сто. Захочешь через двести — через двести. Захочешь в понедельник — в понедельник. Все зависит от тебя и твоих желаний.

— А что будет после того, как я уйду? Куда я попаду?

— В смысле, в рай или в ад? А ты куда хочешь? — Она издевалась, но это и понятно. Все козыри были у нее на руках, наверное, на ее месте так поступил бы каждый. Я-то точно язвил бы напропалую, не жалея собеседника. А вот оказаться на другой стороне было не очень приятно.

— Я-то? В рай, естественно!

— Ну вот и славно! Только я тебе ничего сказать не могу о том, что будет потом. Не могу, не имею права.

— А то что? Уволят?

— Хуже. — И это было сказано серьезно.

— Какие желания мне можно загадывать, а какие — нельзя?

— Это неважно. Ты спрашивай, а я буду корректировать.

— Понятно. То, что теперь с деньгами у меня все будет в порядке, это я уже понял.

— Правильно понял. Деньги можно.

Я задумался. И что мне было просить? Когда-то я, наверное, попросил бы нам с женой крепкий большой дом с хозяйством, но где теперь та жена? Все, что с ней связано, все эти Ави, скандалы и ссоры, казались чем-то ватным, мутным. Ну да, была у меня когда-то жена. Собственно, только вчера еще была. А сегодня — нет. И вчера это казалось трагедией. А сегодня — нет. И вообще, это вчера было чудовищно давно. Как в прошлом веке.

Были бы дети — я бы просил им здоровья, счастья и много игрушек. Но с детьми у нас не сложилось. Был бы я влюблен, попросил бы соединить меня с возлюбленной, чтобы жить счастливо… Стоп! Вот как раз этого-то было делать и нельзя! Это ж смерть!

— Каждый раз одно и то же! — пропела Наташа и соскочила с кресла. — До чего ж вы, люди, предсказуемые существа! — И она ушла в спальню. А я продолжил размышлять, не обращая внимания на колкости.

Что остается? Остается путешествовать. Но зачем просить путешествия, когда за те деньги, что у меня есть, я могу зафрахтовать личный самолет и летать безбедно по всему миру?

Делать добро людям? Стать знаменитым филантропом? Тоже вариант, но какой-то скучный.

А может… Эта неожиданная мысль мне понравилась.

— А путешествовать во времени я могу? — крикнул я.

— Нет. Это запрещено, — донеслось из спальни.

— Ну-ну. Как писал классик: «Что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!» Почему запрещено?

Она что-то промычала в ответ, потом вышла, держа во рту заколку и пытаясь обеими руками собрать волосы сзади в хвостик. Наконец ей это удалось.

— Случилось несколько очень неприятных историй, после которых было принято решение больше перемещений во времени не допускать. Наиболее известная из них — история Сент-Экзюпери. Он потребовал забросить его во времена Столетней войны: собирался спасти Жанну д’Арк. И естественно, выбрал для перемещения самую идиотскую дату 23 мая 1430 года. Прибыл в Компьен, как супермен, именно в тот момент, когда предатели подняли мост, закрыв въезд в город и оставив маленький отряд Жанны без всякой надежды на спасение. Бедняга Антуан ринулся ей на помощь, и ровно через полторы минуты после перемещения бургундский солдат размозжил ему голову самодельной палицей…

— А как же абсолютное счастье, нирвана?

— Это не имеет никакого отношения к насильственной смерти. Тут ничего поделать нельзя.

— То есть если меня завтра собьет машина, то я помру непросветленным?

— Совершенно верно, поэтому переходи улицу осторожно и только на пешеходном переходе! Со смертью не шутят.

Они убили меня, чтобы забрать тысячу пятьсот долларов. Этих денег при моем образе жизни хватило бы года на три безбедного существования. Если не пить. Но не пить я не мог. Потому и умер.