А 9 января 1905 года, в Кровавое воскресенье, Серов из окна Академии художеств своими глазами видел расстрел манифестации рабочих Петербурга у Зимнего дворца. Ведь она была совершенно мирная. Больше сотни тысяч обнищавших, голодных сограждан с портретами царя, с хоругвями пришли к Хозяину земли русской, как он себя величал. Пришли. А Хозяин заблаговременно смылся в Царское Село. Петиция, которую хотели ему вручить, начиналась так?

«Государь!

Мы, рабочие и жители Петербурга разных сословий, наши жены, и дети, и беспомощные старцы-родители пришли к тебе, государь, искать правды и защиты. Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся, как к рабам, которые должны терпеть свою горькую участь и молчать. Мы и терпели, но нас толкают все дальше в омут нищеты, бесправия и невежества, нас душат деспотизм и произвол, и мы задыхаемся. Нет больше сил, государь. Для нас пришел тот страшный час, когда лучше смерть, чем продолжение невыносимых мук…»

И в ответ на это – огонь! Убито было больше тысячи человек, около двух тысяч покалечено… Приказ стрелять отдал командующий Петербургским военным округом великий князь Владимир Александрович, дядя царя. По глумливой ухмылке судьбы он был и президентом Академии художеств.

Так было. Но я думаю, что этот приказ могли бы отдать и вы, Михалков, одержимый мечтой о крепостном праве, и Говорухин, тоскующий о России, которую он, не видя ее, потерял вместе с нами, не тоскующими о ней, и Новодворская, мечтавшая под Москвой встретить с цветами войска НАТО.

20 января, немного придя в себя от увиденного, Серов написал своему учителю и другу И. Е. Репину:

Увы, учитель не поддержал ученика. Но откликнулся Василий Дмитриевич Поленов. Они вдвоем с Серовым направляют письмо на имя вице-президента Академии художеств графа Ив. Ив. Толстого с просьбой огласить его на общем собрании Академии:

«Мрачно отразились в сердцах наших страшные события 9 января. Некоторые из нас были свидетелями, как на улицах Петербурга войска убивали беззащитных людей, и в памяти нашей запечатлена картина этого кровавого ужаса.

Мы, художники, глубоко скорбим, что лицо, имеющее высшее руководство над этими войсками, пролившими братскую кровь, в то же время стоит во главе Академии художеств, назначение которой – вносить в жизнь идеи гуманности и высших идеалов».

Копию письма Поленов послал Репину. Граф Толстой, конечно, не огласил его на собрании, и никакого ответа не последовало. Тогда Серов предлагает Поленову выйти из Академии, как в свое время в знак протеста против неутверждения царем избрания Горького вышли из Академии Наук Чехов и Короленко. Но Поленов отвечает странно: «Я бы с большим удовольствием вышел из теперешней Академии – так мне противны все эти архаические учреждения Петербурга, набитые прислужливыми молчалиными под верховенством неограниченных держиморд…» И тут же: «Я нашу Академию ото всей души люблю, все лучшее я получил от нее и поэтому искренно желал бы ей послужить». И наконец: «Мы, наверное, дождемся лучших дней! Придет время, и осуществятся, может быть, слова поэта: «Поверь, мой друг, взойдет она, заря пленительного счастья, Россия вспрянет от сна!» Твой Поленов».

Что теперь делать одному? 10 марта 1905 года Серов подает графу Толстому заявление о выходе из Академии…

На восхитившей нас выставке, Михалков, есть хоть намек на все это? Ну да, на художественной выставке не будешь, конечно, вывешивать письма. Но ведь дело-то на том не кончилось, оно имело уже именно художественное продолжение. Картина «запечатленного в памяти ужаса» не давала жить Серову, и он создал целый цикл «1905 год». Вот картина, саркастически названная «Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваша слава?» На ней – то самое, что Серов видел из окна своими глазами: гремят залпы, и казаки с саблями наголо мчатся на мирную толпу манифестантов. Другая работа названа просто, безо всякого сарказма – «Разгон казаками демонстрантов в 1905 году». А это – «1905 год. После усмирения»: царь с комической усатой физиономией и теннисной ракеткой подмышкой навешивает медали солдатам, отличившимся при расстреле сограждан. На выставке есть благостный портрет Николая, а где эта картина? Очень выразительна работа «Виды на урожай 1906 года»: стоят на поле не стога убранного хлеба, а стога из винтовок. Да еще и картина того же цикла «Баррикады. Похороны Н. Э. Баумана». Ведь ни одной из них не было на выставке! Не кажется ли вам, Никита Сергеевич, что организаторы выставки работали в стиле Михалкова?

В довершение серовской темы нельзя не вспомнить, что после того, как великий Шаляпин на спектакле в Мариинке бухнулся на колени перед царской ложей, в которой сидел Николай, Серов написал ему: «Что это за горе, что даже и ты кончаешь карачками. Постыдился бы». А вот вам, Михалков, до сих пор никто не сказал «постыдился бы» за то, что вы, величая Путина «ваше высокопревосходительство», пребываете на тех же карачках пред ним. А ведь подобные дела даже Пушкину не прощали, и он вынужден был оправдываться:

А какие у вас, Михалков, отношения со старшим братом Андреем Кончаловским? Я подозреваю, что не очень… Тут довелось прочитать, как вы в 1964 году впервые снимались у Георгия Данелия в фильме «Я шагаю по Москве». Вначале все шло хорошо. Вы пели бодрую песенку и получали, кажется, по 30 рублей за каждый день съемок. Но когда была отснята примерно треть фильма, вы вдруг явились к Данелия и заявили, что вам платят мало, что другим больше, например, Галя Польских получает, кажется, 50. Данелия ответил, что Польских профессиональная артистка, она прекрасно сыграла, например, в фильме «Дикая собака динго», а ты пока никакой не артист, снимаешься впервые. «Ах, так? Тогда я прекращаю сниматься!» – гордо и хищно заявили вы. Ну, что ж, ответил деликатный режиссер, как-нибудь обойдемся. Вы ушли, но на другой же день прибежали: «Я буду сниматься. Это меня брат подбил. Сказал, что раз уже столько снято, то вам деваться некуда, прибавят оплату». Съемки продолжались по 30 рублей за день.