Теперь ему стало совсем легко, поскольку нет ничего утешительнее, чем осознание своего положения, особенно безнадежного… Смирившись, понимаешь, что бывает и хуже…

Он преспокойно вытер плиту и отправился в комнату, где его ждала женщина, такая же, как он сам… Понятная. Понимающая. И черт с ней, с любовью…

«В мире присутствует простота, и — откройте ей ворота, — процитировал он кого-то, кого и сам не помнил. — Естественность превыше глубоких чувств…»

Но, несмотря на все его ухищрения, в глубине души он был с этим уже не согласен.

Или он не был с этим согласен всей душой?

* * *

Неприятности начались сразу.

Как раз в тот момент, когда Мышка, одеваясь в ненавистное пальто, обдумывала, не пройти ли ей мимо ненавистной школы, в дверь позвонили.

— Боже, — выдохнула Мышка. — Это она…

Открыв дверь, Мышка возненавидела себя за дар скверных предчувствий. На пороге и в самом деле стояла толстуха Галя.

— Привет, — сказала она. — Я зашла за тобой, ничего?

«Да полная гадость!» — хотела ответить Мышка. Теперь придется тащиться в чертову школу. Потом ведь надо соврать, что была больна. Галя настучит, как пить дать…

— Ничего, — сказала она вместо этого. — Даже хорошо… Не так будет скучно…

Она крикнула с порога «Пока, мама» и быстро, прежде чем Галя успела при матери задать вопрос, где, собственно, Мышка была вчера, выпихнула ее в подъезд и закрыла дверь. И вовремя — поскольку стоило двери хлопнуть, Галя поинтересовалась, где Мышка вчера была.

— Живот болел, — буркнула та.

— Зинаида вчера исходила желчью, — сообщила Галя.

— В таких случаях рекомендовано обращаться к доктору, — фыркнула Мышка.

— Она вчера целую лекцию нам прочла про то, что иногда чересчур развитое самомнение вредит здоровью… Что ты думаешь, будто самая умная, и поэтому читаешь учебник через темные очки, и скоро будет результат…

— Плачевный… — засмеялась Мышка. — Ей неизвестно самое страшное! Я его вообще не читаю. Поскольку не хочу забивать голову всякой ерундой…

— Ты бы все-таки вела себя поосторожнее, — посоветовала Галя. — Ты и в самом деле всех против себя восстанавливаешь… Надо это тебе?

— Надо, — отрезала Мышка. — Чтобы самосохраниться…

— Чего? — не поняла Галя. — Это ты так самосохраняешься?

— Ага, — подтвердила свои слова Мышка насмешливой улыбкой.

Они шли уже рядом с его домом. Только по другой стороне улицы, а мимо, разделяя их, ехали машины, и Мышке больше всего сейчас хотелось послать всех подальше, развернуться и пойти туда, в дом, где теперь живет ее сердце…

Но смелости ей не хватило. Да и уже высился мрачным видением памятник Феликсу Эдмундовичу, поскольку школа почему-то решила носить его имя… Может, поэтому Мышке и казалось, что идет она не в школу — в колонию исправительно-трудовую.

Они подошли к школьному подъезду.

— Кажется, успели, — с облегчением выдохнула Галя. — Первый урок у Зинаиды. Так что готовься…

«Я никогда не смогу быть готова к общению с монстрами», — грустно подумала Мышка, с тоской оглядываясь назад — туда, где сейчас проснулся он. «Что ты делаешь сейчас, милый? — мысленно спросила она. — Пьешь кофе и думаешь о ком-то? Уж конечно, не обо мне…»

И, оторвавшись с неимоверным трудом от созерцания благословенного дома, она ступила в «мрачный каземат»…

Экое странное чувство, думал он, рассматривая грязные кофейные разводы на дне чашки.

«Точно я стою перед мутным стеклом и боюсь протереть его, чтобы увидеть солнце. И ведь сколько раз я смеялся этой жизни в лицо — такими глупыми казались мне установленные правила, а теперь я и сам не могу переступить их…

И в самом деле — я должен запретить себе думать о ней, повинуясь так называемому здравому смыслу… Поскольку она ребенок, а я — старик», — вздохнул он. И в самом деле он себя таковым чувствовал, особенно рядом с ней…

— Ну, вот и все, — вздохнул он. — Слов не осталось. И помочь я ничем самому себе не могу…

И он в отчаянии грохнул чашку об пол, словно пытался так избавиться от острой, внезапно нахлынувшей боли.

— Боже, как я ненавижу этот ваш чертов здравый смысл, — прошептал он. Как близка была сейчас возможность разбить наконец это его одиночество — и как невозможно было его разбить!

Даже думать о ней он не имел права. Мысли приближали ее, а он должен был, напротив, отдалить ее от себя. На безопасное расстояние.

Пытаясь немного отойти, успокоиться, он включил музыку.

Но голос Джима Моррисона не давал ему забыться — напоминал о Мышке. Точно она взяла да и вошла в каждый обертон его голоса, в каждый музыкальный звук… Она жила там и смотрела из-под длинной челки странным хмурым взглядом, так не сочетающимся с ангельской голубизной ее глаз…

— Если Ты не хотел, чтобы мы были вместе, зная, что это невозможно, зачем сделал так, чтобы мы столкнулись? — шепотом спросил он. — Хотел, чтобы я окончательно загнулся, поняв, что в этом мире таким, как я, нет места?

Поднявшись, поскольку музыка не помогала, он подошел к окну. Погода сменилась. Теперь на улице шел дождь, и мир стал серым, но, как ни странно, картина эта успокоила его. Даже лозунг, висевший на доме напротив, на этот раз его не раздражал. За спиной по-прежнему пел Джим, а лозунг, упавший наполовину от ветра, оставил ему только начало бессмертной фразы. «Вперед, к победе…»

И в принципе, подумал он, глядя на людей, бредущих по улице «вперед», им ведь на самом деле все равно куда. К какой победе. К пирровой ли или к этой их, коммунистической… Им все равно. Главное — это победа. Борьба.

Во всяком случае, глядя на эту самую серую реальность, он не думал о Мышке. Ей там места не было.

Так и не пристроив Мышку в эту бесконечную процессию «борцов», он нашел ей место на большом белом облаке и немного успокоился.

* * *

За окном моросил дождь. Такой же мерный, как голос Зинаиды, подумала Мышка, на секунду возвратившись из заоблачных высот и ухватив кончик учительской фразы. Скучной, как и книга, о которой в данный момент шла речь.

«Просто приду к нему и скажу: „Я люблю тебя“, — решила она. — В конце-то концов, если я не могу без него жить, почему должна это скрывать?»

А если он ответит: «Нет, милая. Я люблю другую»?

От такого предположения у Мышки внутри все похолодело. Она тут же увидела перед собой Ирину — такую красивую, женственную, в отличие от самой Мышки. Неуклюжей Мышки. Нескладной Мышки. Ни-ка-кой Мышки!

— Краснова, можно поинтересоваться, зачем ты пришла на урок?

В голосе Зинаиды холодная сталь насмешки смешивалась с откровенным неприятием Мышкиной персоны. Этакая «нон грата», усмехнулась она про себя. И почему-то ей надоело быть приличной девочкой. Надоело так, что сдерживаться она уже не могла.