хочу побороть скверные обстоятельства, хочу именно жить там, где я хочу, делать то, что я хочу».

Не скоро довелось нам с ней встретиться.

НЕУЛОВИМЫЙ МУХА-МИХАЛЬСКИЙ

Молва о легендарном и неуловимом поляке-партизане Мухе-Ми-хальском, действовавшем в разных концах «Кресов Всходних», молниеносно разносилась среди местного населения в первой половине 20-х годов прошлого столетия.

Служил Муха-Михальский поначалу в польском кавалерийском полку в чине хорунжего, и все было бы неплохо, если б не тамошние армейские порядки, которые стали ему явно не по душе. Постоянные конфликты с офицерским составом, шляхетский гонор и амбициозность, нелады с дисциплиной, невыполнение приказа начальства и арест грозили ему скорым судом.

Вот тогда-то и выкрал Муха-Михальский из конюшни родимого полка коня и скрылся в лесах, где на него во время рейда и вышли партизаны Кирилла Орловского. Со временем этот молодой польский шляхтич превратился в лихого партизана, но, как оказалось впоследствии, главное для него, в смысле мотивации поступков, состояло отнюдь не в этом…

Осенью 1923 года в целях улучшения взаимодействия и координации действий в отряд Орловского прибыла группа партизан во главе со Станиславом Ваупшасовым, которого весьма заинтересовал опыт своего боевого друга. Суть его заключалась в том, что в ответ на распространявшиеся польскими властями слухи о действующих в лесах только белорусских и русских «бандитах», Орловским, Рабцевичем и Коржом распространялись встречные слухи, утверждавшие, будто все налеты, разгромы воинских, полицейских гарнизонов и другие операции осуществляются исключительно уже известным Мухой-Михальским совместно с поляками…

Станислав Ваупшасов начал в дальнейшем также использовать этот прием, и уже несколько партизанских отрядов воевали под псевдонимом «Муха-Михальский». Подобная дезинформация оказывала деморализующее воздействие на всю жандармско-полицейскую рать, в докладах которой фигурировали целые легионы опаснейших политических преступников «мух-михальских». Пилсудский по этому поводу направил по воеводствам целый циркуляр от 09.05.1924 года о назначении награды за поимку Мухи-Михальского: «На основании представления Министерства Внутренних Дел Председатель Совета Министров назначил за поимку бандита Мухи-Михальского 10 миллиардов марок и вместе с тем обещал награду в 5 миллиардов марок тому, кто даст соответствующую информацию органам полиции и будет способствовать поимке упомянутого бандита».

Партизанская борьба требовала бдительности и неукоснительного соблюдения требований конспирации. Этим обеспечивались безопасность и живучесть отрядов. Факты предательства в партизанских условиях карались беспощадно.

С некоторых пор Кирилл Орловский начал замечать, что идет утечка информации об отдельных партизанских планах, произошло нападение полицейских на одно из мест стоянки партизанского отряда. Пришлось тщательно присмотреться к действиям ряда партизан, особенно тех, кто выполнял задания в отрыве от основных сил или вообще самостоятельно. И, отнюдь не случайно, в поле зрения Кирилла Орловского попал в конечном итоге Муха-Михальский.

Из воспоминаний В.З. Коржа: «Двойственность в духе великодержавного польского шовинизма в полной мере была присуща Мухе-Михальскому. Здесь из песни слов не выкинешь. С одной стороны, он ненавидел польских помещиков, самыми последними словами ругал польское правительство за обман и арест, храбро дрался в боях, но, с другой стороны, высокомерно относился к своим товарищами оружию. Он очень часто заявлял, что воюет не за идею, а просто мстит врагам своим. Все наши попытки объяснить ему высокие цели нашей борьбы, идейно перековать Муху-Михальского оказались безуспешными. И мы стали понимать, что только блеск громкой славы, созданной его имени сотнями партизанских бойцов, заставлял Муху-Михальского сражаться в наших рядах.

Помню, однажды Кирилл Прокофьевич собрал командиров групп и своих заместителей (Муха-Михальский был в это время на задании). Собрал и сказал:

— Давайте решать, товарищи. Я в последнее время начал замечать, что Муха вроде как не в своей тарелке. А вы?

— И мы тоже кое-что замечаем, Кирилл Прокофьевич,— ответил Романчук. — Злобный очень стал, нервничает, в разведдонесениях путается, не может иногда толком объяснить, где был, что делал…

— Только бы это. — Кирилл Прокофьевич расстегнул полевую сумку и достал из нее сложенный вчетверо, помятый листок бумаги. Развернул его.

— Здесь по-польски написано. Перевожу: «Вчера в час ночи Муха был в имении Грушевка. Там он встретился с офицером дефензивы и имел с ним переговоры. О чем — не знаю. Ваш искренний доброжелатель. P.S. Новая встреча назначена там же — сегодня ночью в то же время».

— Так что же это, товарищи, провокация дефензивы или правда? Вот это нам и надо немедленно установить.

В ту же ночь боевая группа была послана в имение Грушевка. А к утру в партизанский лагерь приведен Муха-Михальский и офицер дефензивы, одетый в гражданское платье. Свою фамилию и цель встречи с Мухой он на допросе так и не назвал.

Сам же Муха признался, что офицер предлагал ему перейти на сторону законного правительства. И тогда он, Муха, не только не будет наказан, но получит большое денежное вознаграждение.

— А за что же награждение, да еще большое? — с трудом сдерживая гнев, в упор спросил Орловский. — Может, за то, что навел новых хозяев на наш лагерь?!

Муха молчал, опустив глаза. По лицу его предательски струился пот, руки дрожали.

— Молчишь, иуда?!

Кирилл Прокофьевич махнул рукой:

— В расход. Обоих.

Таков был суровый, беспощадный и непреложный закон нелегальной борьбы. Иначе — провал и погибель для всех».

ПРОЩАЙ, РОДИМАЯ ЗЕМЛЯ...

После двадцати лет напряженной, горячей борьбы я еще раз и с новой глубиной и остротой поняла, что любить свой народ, свой родной край, свою власть и свободу — это нелегкое дело, что любовь эта обходится жестокой, жгучей болью, безмерными, неутолимыми муками души и тела, и все-таки нет такой жертвы, перед которой остановился бы любой из твоих сынов и дочерей, светозарная моя Беларусь!

Из статьи белорусской партизанки-подпольщицы Героя Советского Союза Веры Захаровны Хоружей «Светозарная моя Беларусь»

За три года партизанской борьбы и «активной разведки» оперативно-боевая обстановка в Западной Белоруссии резко изменилась, ситуация на сопредельной стороне приняла критический характер, и противопартизанские действия польского руководства, введение военно-полевых судов, акции карательных отрядов могли привести лишь к новой советско-польской войне.

В тот период, оценивая реальные и потенциальные военные угрозы, политическое руководство СССР пришло к малоутешительным выводам о том, что отражать возможную интервенцию армий стран-соседей в принципе некому и нечем.

И в постановлении созданной по этому поводу комиссии ЦК ВКП (б), ОГПУ, РУ Главного Штаба РККА от 18 февраля 1925 года было четко указано: «Активную разведку в настоящем ее виде (организация связи, снабжения и руководство диверсионными отрядами на территории Польши) ликвидировать. Ни в одной стране не должно быть наших активных боевых групп, производящих боевые акты