Однако вежливо хвалю, слушаю, киваю, но мимо книги посетителей прохожу с деревянным лицом, а прямо попросить Таня не решается. Сейчас, вечером, когда я пишу эти строки, мне кажется, что запись все-таки надо было оставить. Как милостыню подать. Вот замечательный пример хорошей «стойки» на знакомые ситуации и проскальзывания в новой. Да и насчет гранта изрядно ошибся.

– Ну, как выставка? – спросил Мотл. Он прогуливался перед входом в музей, меланхолически поддевая носком ботинка опавшие листья.

– Вот зашел бы, посмотрел, – Лора раскурила сигарету.

– Воздуху, воздуху не хватает. У меня аллергия на старые холсты.

Ай да Мотл, тебя я тоже неправильно оценил.

– Так как выставка?

– Ну-у-у. Так сразу и не скажешь.

Откровенничать в присутствии Лоры мне не с руки. Другое дело Мотл: с ним можно не стесняться. Особенно после его реакции на музей.

Настоящий психометрист избегает ненужных впечатлений. Разрушить с таким трудом создаваемый внутренний баланс проще простого, а вот восстанавливать ущерб, нанесенный случайным въездом в ауру какого-нибудь произведения, приходится довольно долго, и не всегда удается исправить до конца. Жена Лота окаменела от одного неправильно брошенного взгляда. Людям кажется, будто события, в корне меняющие психику, должны быть непременно эффектными. Вовсе не так. Мы люди иного масштаба, и причины, трансформирующие нас, куда менее значительны, чем уничтожение Содома и Гоморры.

– Мотл, так ты покатаешь гостя по городу? – спросила Лора.

Умная девочка, все понимает с полуслова.

– С гиком, с пляской и пивным баром.

– Тогда, до шести? Я тоже приду вас послушать.

Это уже ко мне.

– Спасибо, буду рад видеть вас на лекции.

После «БМВ», мотловский «Ниссан» и тесноват, и не столь уютен.

– Так действительно покатаемся, или сразу на кладбище?

– Давай покатаемся, если время позволяет.

– Позволяет, позволяет. Ну, и, как с выставкой? Впечатлило?

Слова, предназначенные Тане, достались Мотлу. Он одобрительно похмыкивал, но в конце моего монолога, все-таки возразил:

– Да нет у нее гранта, сама эту бодягу затеяла, деньги у деловаров выпросила, картины собственными руками развешивала. Служительница муз, не про нас будет сказано. Но девка изумительная, ходит к нам в психометрическое общество, что-то кроцает у себя внутри, пока на детском уровне, но старается. Вот, выставку заварила, решила осчастливить человечество открытием: мол, психометристы тоже не чужды. Я за ней приглядываю, глазок-смотрок, может, чего путное и выйдет.

«Ниссан» покряхтывает на булыжниках мостовой. Асфальт тротуаров весь в трещинах и разломах, кое-где грубо нашлепнуты свежие заплаты, но и они уже начинают разрушаться. Булыжник оказался долговечнее не только советской власти, но и ее технических средств. Правда, по асфальту все-таки ездить куда удобнее.

Снова ощущение опасности. Вот же напасть! Пространство не хуже, чем обычно, а внутри зудит маленький зуммер – осторожно, осторожно.

Мотл искоса поглядывает в мою сторону, но деликатно молчит. Думает, будто я наслаждаюсь видом Одессы, и не хочет мешать. Поймав мой взгляд, сразу ломает паузу.

–Чувствуешь смену реальностей?

–Чувствую. Декорации те же, но меня уже давно интересуют только актеры. Как в той байке про психометриста в Москве.

– В какой байке, их тьмы и тьмы? Напомни.

– Да ты наверняка слышал, ее мне в Одессе рассказывали, правда, много лет назад. Один «старый псих» вернулся из поездки в Москву. Давно это произошло, в пятидесятых годах, а может и до войны. Телевизор тогда еще не состоялся, все новости узнавали из газет или радио. То есть, визуальный ряд отсутствовал. Ну вот, вернулся он из столицы, пришел на сбор, его молодежь обступила и давай расспрашивать: где был, кого видел, какая она вообще, Москва.

– Я остановился у «психа» А, с ним пошел к Б, через него познакомился с В. Сидели, говорили. Потом поехали к Г.

– Ну а Москва-то, Москва? Огромная, поди? На Красной площади был? А в Кремле? А в ГУМе? – не унимались ребятки.

– Да я ж говорю; видел А., познакомился с Б, поработал с Г, – повторял «старый псих». Но до молодых не доходило. Тогда самый старый из «старых психов» осторожно постучал по столу костяшками пальцев. Все смолкли.

– Наверное, ты прав, – произнес он в наступившей тишине. – А. Б. В. и Г. – это и есть Москва.

– Слышал, – воскликнул Мотл. – Слышал, но забыл. Красивая байка. Что мы из нее учим? Что я зря тебя катаю. Поворачивать на кладбище?

– Да нет, не зря. Давай на бульвар посмотрим, а оттуда сразу к делу.

Вот, елки-палки, чуть не проговорился. Расслабился в приятной компании. Об истинной цели поездки на кладбище я, конечно же, Мотлу не расскажу. Пусть думает, будто навещаю могилы родственников.

На бульваре ничего не изменилось. Те же платаны, скамейки. Даже «Лондонская» того же салатового цвета. Зеленый Дюк грустно глядит в море… Оп-па-па, уже не в море.

– А это что за безобразие?

– Гостиницу построили, «Кемпински» называется, – мрачно отвечает Мотл, – для богатеньких буратинушек. Нашли место, прямо за Морвокзалом. Весь вид перекрыли, ублюдки. Теперь ждем цунами, может, снесет к чертовой бабушке шедевр современного зодчества.

Плохо, Мотл плохо. Минус два очка. Впрочем, чего ожидать от самоучек? Раньше, когда открыто действовали психометрические школы, мальчиков в пятнадцать лет отсылали учиться подальше от дома. Чем меньше привязок – тем лучше учеба. Связь у психометриста должна быть лишь одна – с психометрией.

Человек, на самом деле, проверяется не в больших вещах. Они на виду, в них проще напрячься, перебороть себя. Мелочи, мелочи, вот где зарыты все кошки и собаки. Установить уровень продвижения я могу по двум вещам: по тому, как проверяемый спит и как завязывает шнурки на ботинках. А уж так огорчаться по поводу испорченного вида непростительно даже для начинающего.

Он неровный, Мотл, вернее, ломаный. Для гладкости недостаточно прочитать правильные книги, мало только желания и плохо помогают самые лучшие советы. Психометрию нужно впустить в себя с детства, вдохнуть вместе с запахом старых фолиантов, отрепетировать на школьных уроках. Правильные привычки плохо приобретаются в зрелом возрасте, на месте ступеньки, через которую перепрыгиваешь, зияет пустота.

После женитьбы, оказавшись отцом трехлетней девочки, я спросил одного «старого психа»:

– С какого возраста нужно приступать к воспитанию?

– За двадцать лет до рождения, – ответил он. И тогда я понял, почему мои родители так не хотели Веру. Вернее, понял-то я давно, а вот тогда ощутил, физически, кожей.

В юности кажется, будто противоречия можно затушевать, а несоответствия заглушить. Вера была не из семьи психометристов, но мне представлялось, будто ее любовь ко мне поможет преодолеть все препятствия. Сегодня, спустя жизнь, я должен признать, что ошибся.