Когда «все эти земли были очищены от смутьянов и всё, что уцелело от меча, преклонило голову перед начертанием высшего повеления, — сообщает Джувейни, — то между кипчакскими негодяями оказался один, по имени Бачман, который с несколькими кипчакскими удальцами успел спастись; к нему присоединилась группа беглецов. Так как у него не было постоянного местопребывания и убежища, где бы он мог остановиться, то он каждый день оказывался на новом месте… и из-за своего собачьего нрава бросался, как волк, в какую-нибудь сторону и уносил что-нибудь с собою. Мало-помалу зло от него усиливалось, смута и беспорядки умножались. Где бы войска монгольские ни искали следов, нигде не находили его, потому что он уходил в другое место и оставался невредимым…Убежищем и притоном ему большею частью служили берега Итиля (Волги. — А. К.), он укрывался и прятался в лесах их, наподобие шакала, выходил, забирая что-нибудь и опять скрывался». Такова обычная тактика партизанской войны против завоевателей. Но оседлого населения в низовьях Волги было немного, страх перед монголами был велик, и постоянно получать поддержку своих единоплеменников Бачман не мог. Где-то близ устья Волги монголы нашли «следы откочевавшего утром стана: сломанные телеги и куски свежего навоза и помёта». Некая оказавшаяся здесь же старуха сообщила преследователям, что Бачман и его люди скрываются на одном из островов посреди реки. У монголов не оказалось подходящего судна, «а река волновалась подобно морю», так что «никому нельзя было переплыть туда, не говоря уже о том, чтобы погнать туда лошадь». В дельте Волги действительно есть где укрыться: ориентироваться среди многочисленных протоков и рукавов реки очень трудно, острова скрыты густыми зарослями, в которых легко может заблудиться даже местный житель. Поэтому Бачман считал себя в полной безопасности. Однако случилось нечто необычное. «Вдруг поднялся ветер, воду от места переправы на остров отбросил в другую сторону, и обнажилась земля». Какое природное явление описывается здесь, сказать трудно, но известно, что отливы и приливы воды в дельте Волги порой кардинально меняют пейзаж, делая доступными ранее недоступные места и наоборот. Как бы то ни было, данный природный катаклизм решил участь половецкого князя. «Менгу-каан приказал войску немедленно поскакать на остров. Раньше чем он (Бачман) узнал, его схватили и уничтожили его войско. Некоторых бросили в воду, некоторых убили, угнали в плен жён и детей, забрали с собой множество добра и имущества». Монголы едва успели уйти с острова, как вода снова поднялась. Что же касается Бачмана, то его ждала жестокая смерть. Менгу приказал своему брату Бучеку разрубить половецкого князя надвое33.

Та же история приведена в китайской официальной летописи «Юань-ши». Многие подробности схожи, однако поведение правителя Кипчакской земли описывается здесь иначе, с нескрываемым уважением. Так, приведён гордый ответ захваченного в плен Бачмана на требование Менгу-хана поклониться ему: «Я являюсь владетелем страны и разве стал бы любыми путями искать спасение? Моё тело не имеет горба, и разве от стояния на коленях он появится?»34

Как рассказывает Рашид ад-Дин, вместе с Бачманом против монголов воевал и некий Качир-укулэ, эмир из племени асов (аланов); он также был взят в плен на том же острове и казнён. Однако завоёвывать страну аланов монголы пока не спешили. Это случится только несколько лет спустя, уже после завоевания ими Северо-Восточной Руси.

Покорение поволжских народов и Половецкой степи позволило монголам перенести удар на русские княжества. «Осенью упомянутого года (1237-го. — А. К.) все находившиеся там царевичи сообща устроили курултай и, по общему соглашению, пошли войною на русских», — сообщает Рашид ад-Дин.

Именно в это время на границах Руси и Волжской Болгарии вновь появился венгерский монах-миссионер Юлиан, совершавший своё второе путешествие к сородичам, уральским венграм. Во второй раз он оказался в эпицентре грозных событий, на направлении главного удара огромного монгольского войска. «Ныне же, находясь на границах Руси, мы близко узнали действительную правду о том, что всё войско, идущее в страны запада, разделено на четыре части», — доносил он легату апостольского престола, епископу Перуджи. Правда, текст его послания дошёл до нас в несколько испорченном виде и имеет немало тёмных мест. Так, Юлиан упоминает лишь три, а не четыре группировки монгольских войск, сосредоточенных у русских рубежей, и не все из приведённых им географических названий могут быть точно определены. «Одна часть у реки Этиль (Волги. — А. К.) на границах Руси с восточного края подступила к Суздалю (то есть к границам Владимиро-Суздальского княжества. — А. К.), — сообщал он. — Другая же часть в южном направлении уже нападала (текст неясен; вариант: «на которое никогда не нападала». — А. К.) на границы Рязани, другого русского княжества. Третья часть остановилась против реки Дон, близ замка Ovcheruch (вариант: Orgenhusin. — А. К), также княжества русских. Они, как передавали нам словесно сами русские, венгры и булгары, бежавшие перед ними, ждут того, чтобы земля, реки и болота с наступлением ближайшей зимы замёрзли, после чего всему множеству татар легко будет разграбить всю Русь, всю страну русских»1. Это писалось в ноябре-декабре 1237 года2. Три части монгольского войска под общим командованием Бату готовились действовать сообща. Суровая русская зима не пугала их — в Монголии случаются морозы и пострашнее, чем в России. Лёд же, который должен был сковать реки, открывал их коннице прямой и удобный путь ко всем главным городам страны.

Завидная осведомлённость Юлиана проявилась и в том, что он — единственный из современных ему авторов — указал точную численность монгольского войска. По его словам, у русских границ было сосредоточено 135 тысяч «отборнейших воинов их закона» (то есть собственно монголов) и 240 тысяч «рабов не их закона» (то есть представителей иных, завоёванных монголами, народов)3. Историки, правда, скептически относятся к названным им цифрам. И действительно, одной из целей пропаганды и дезинформации монголов было запугать противника, подавить его волю к сопротивлению. («Татары утверждают также, что у них такое множество бойцов, что его можно разделить на 40 частей, причём не найдётся мощи на земле, какая была бы в силах противостоять одной их части», — сообщал тот же Юлиан.) Так что данные венгерского монаха более или менее верно могут отражать лишь соотношение в татарском войске собственно монголов и их вынужденных союзников — представителей «покорённых государств», — но не абсолютные цифры4. Однако не вызывает сомнений тот факт, что войско это было поистине огромным. Оно значительно превосходило те силы, какими располагали в то время русские князья, — даже в случае их объединения.

Но что же сами русские? Что предпринимали князья Северо-Восточной Руси для отражения нависшей над ними смертельной опасности? Ответ на этот вопрос представляет собой одну из самых больших загадок в истории русского противостояния монголам.

Если мы обратимся к летописям — главному источнику наших сведений о нашествии Батыя на Русь, — то с удивлением обнаружим, что здесь, на Руси, словно бы и не ждали нападения: жизнь шла своим чередом, и ни о каких военных приготовлениях или переговорах князей относительно совместных действий против общего врага ничего не сообщается[4]. Зимой 1236/37 года, когда войска Батыя громили Волжскую Болгарию, великий князь Владимиро-Суздальский Юрий Всеволодович женил двух своих сыновей — Владимира и Мстислава; весной епископ Митрофан поставил киот (иконостас) во владимирском Успенском соборе «над трапезою» (то есть над алтарём) «и украсил его златом и сребром»; в том же году был расписан «притвор» Успенского собора. И это всё, что сообщают летописи Северо-Восточной Руси о событиях, непосредственно предшествовавших завоеванию!