Почему?

Дело было так. В начале семидесятых годов прошлого века мы жили на пятом этаже в однокомнатной квартире. Мы – это папа, мама и я. Был мне тогда год и месяц от роду. Ходил я так себе, поэтому в основном ползал и валялся в кровати. На руках меня носили в одном случае. Если сильно орал.

Из маминых рассказов о моём раннем прошлом складывалось впечатление, что я был человеком буйного и капризного характера, поэтому без подготовки со мной не всякий-то и справлялся. В нашей семье говорят, что когда папа посидел со мной дома месяц, то, выходя на работу, плакал от радости. Раньше ж как было: ребёнок родился, год на воспитание маме – и всё, на работу давай, а дитё в садик. Так вот чтобы продлить мне радость семейного счастья, папа и взял месячный отпуск сразу после годичного маминого. Но отпуск кончился, а с садиком что-то не получилось, поэтому к нам приехала бабушка (мамина мама, значит): понянчить да молодым помочь. Меня одного ещё рановато было оставлять и на работу не сильно с собой возьмёшь. Вот и оказалась бабушка у нас дома как нельзя кстати.

Уж не знаю, на какой день пребывания бабушки это произошло, но я вдруг стал дико орать и брыкаться, чем ввёл бабушку в ступор. Оправившись от первого шока, она сначала пела мне песни, качая на руках. Когда руки устали, бабушка убаюкивала меня в кроватке, но я всё голосил и ругался. Тогда она начинала плакать со мной, но и это не помогало. И тут бабуля решила меня выгулять, чтобы я подышал свежим воздухом и успокоился. Но так как дело происходило на пятом этаже, то спускаться на улицу была целая проблема: старый да малый, что с нас взять. Но выход из сложившейся ситуации был найден – балкон.

Одев меня, бабушка со мной на руках вышла «на воздух». На улице светило солнце и пели птицы: весна вступала в свои права, но я был чем-то сильно расстроен и, не замечая пробуждения природы, плакал навзрыд, орал и дёргался во все стороны. Бабушка продолжала петь колыбельные, качая меня на руках. Но, как я и говорил, уже в то время я был мужик резкий и противный, поэтому, изловчившись, я оттолкнулся от бабушки ногами.

Балконы в нашем доме, и не только в нашем, были настолько узкие и маленькие, что до сих пор непонятно их предназначение. Внутри мог поместиться только маленький, смелый и уравновешенный человек, да и то если уж сильно надо. Единственное, что там можно было делать – сушить бельё. Для этого на двух параллельно приваренных стальных трубах были привязаны пять проволок.

Вот на эти проволоки я и упал.

Да так и остался лежать на спине, раскинув руки. Бабушка оцепенела. Что характерно, я сразу замолчал и не двигался: понимал ли я, что подо мной пятнадцать метров тишины и асфальт? Но бабушка, видимо, понимала. Точно очнувшись, она в долю секунды подхватила меня и сгребла в охапку.

Здесь надо заметить, что бабушка была не из того теста, что наше сопливое поколение, которое только и делает, что ноет о повышенном холестерине да путается в сортах и названиях колбас и сыров, а в промежутках боится вампиров в кинотеатрах. Бабушка родилась и полжизни прожила в Забайкалье, в таёжном посёлке. Когда в сорок первом началась война, ей было тринадцать лет, а уже в четырнадцать она получила медаль «За трудовую доблесть», ибо с утра до ночи работала на военном заводе. Иногда из еды была только лебеда: и на первое, и на второе. В общем, что такое трудности жизни и какими бывают нервные потрясения, она знала не понаслышке. И жизнь во всех её ипостасях изучала не по рассказам и комиксам, а, что называется, в натуре.

Так вот после того, как бабушка молча прижала меня на балконе, она молчала два дня: просто сидела на стуле и молчала, ни с кем не разговаривая и не отвечая на вопросы. Папа с мамой пытались узнать, что же произошло. Я говорить внятно не мог, поэтому спрашивали в основном бабушку. Ничего не добившись и оставаясь в глубоком недоумении, родители отправили её домой. Так она и уехала. Потом, конечно, бабуля пришла в себя, но маме рассказала эту историю спустя десять лет.

Мама мне её и рассказала. Спустя ещё десять.

Но, видимо, тогда, спиной на проволоке, боязнь высоты и закралась мне в голову. Скорее всего, я что-то увидел в глазах бабушки. Знаете, иногда глаза человека могут показать многое такое, что и телевизор не всякий сумеет.

Хотя это всё так – домыслы и предположения.

Правда одна: я тогда не упал.

Научиться играть на гитаре была моя idee fixe с самого рождения. Если сказать точнее, то идея сформировалась, когда я в первый раз услышал битлов: отец их обожал, и, понятное дело, полюбить в музыке нечто другое я не мог по определению. Все шедевры ливерпульской четвёрки изучались наизусть, затирались плёнки и магнитофонные головки, но гитара…

Гитара – всё дело было в ней, так я считал. В ней была некая магическая сила; своими звуками она создавала неземной кайф, который и придавал смысл каждой секунде моего существования. Короче, не было в моей голове проблемы более значимой: даже мир во всём мире отдыхал и вежливо уступал место шестиструнному музыкальному инструменту.

Уже будучи школьником, я реально понимал: идея только увеличивалась в масштабе. Но в те времена гитара считалась неким антисоветским чудовищем или чем-то около того, поэтому родители, видя мой интерес к музыке, приспособили меня на баян. Если честно, то баян я ненавидел всеми фибрами души и всеми частями тела. Пытка кнопочно-меховым изувером продолжалась несколько месяцев, но в результате моих закидонов учитель и родители всё-таки выбросили белый флаг и сдались. Я же победоносно задвинул короб с баяном подальше в чулан. Поделом ему!

I

Было лето восемьдесят пятого года, мне стукнуло двенадцать, и стало ещё более очевидно, что без гитары мне не жить – просто край как не жить. Я был на каникулах у бабушки и начал обдумывать план приобретения инструмента. Говорить напрямую о покупке было бесполезно, ибо считалось, что трата шестнадцати рублей на кусок деревяшки – это верх мотовства и недальновидности. В то же время старый баян, аккордеон или пианино, купленное за пятьдесят-сто рублей, были потолком в понимании эстетического воспитания. Что поделать, таким образом народ тянулся к горнему. Так оно и было раньше.

В общем, пораскинув мозгами, я полез в сарай, где нашёл кусок деревяшки. Забив по шесть гвоздей с каждой стороны, натянул леску. Получилось что-то вроде гуслей, ну и хрен с ним. Во дворе я сел под куст винограда и закатил первый в своей жизни концерт.

С точки зрения шедевральности музыки и звука, получилось не очень, но цель была достигнута: бабушка от умиления чуть не плакала. Она осознала, насколько я неравнодушен к гитаре. Но счастье не приходит одно: на следующий день совершенно случайно приехала ещё одна родственная душа – тоже бабушка, но более дальняя – бабушка Мотя (не подумайте чего, это уменьшительно-ласкательное от архаического женского имени Матрёна). Выслушав монолог о моих пристрастиях к музыке и вчерашнем концерте, она сделала свой вывод:

– Тебе уже двенадцать, и пора бы купить мотоцикл! – она многозначительно щёлкала семечки. – Давай завтра на базар сходим, посмотрим!