Профессор Цвайерих глубоко вздохнул. Этот энергичный, среднего роста мужчина с серьезным выразительным лицом был одет, как и всегда, в безукоризненный классический костюм-тройку. Костюм был куплен его женой в английском магазине «Баррис», что на Гётештрассе. Профессору импонировал деловой стиль англичан, как и их консерватизм. Не будучи коренным франкфуртцем, иммигрант из Судетской области, возможно, он именно поэтому особенно остро ощущал бешеный ритм жизни своего теперь уже родного города. Профессор снова вздохнул, сдвинул очки на лоб, так что металлические дужки совсем потерялись в седой шевелюре; большим и указательным пальцами он помассировал веки.

Сегодня он ощущал какую-то особенную легкость, почти невесомость. Как правило, каждодневная работа профессора требовала крайней сосредоточенности, что обеспечивало ему более чем прочную связь с реальностью, не давая «оторваться от земли». Но в последние дни его железная воля дала слабину, словно подверглась коррозии. Он просто не мог надолго задержаться ни на одной мысли.

Может быть, он заболел? Их дочь, Астрид, звонила вчера из Штутгарта и сказала, что подхватила вирусную инфекцию. А ведь она провела у них выходные. Может, в этом все дело? Профессор не мог припомнить, чтобы когда-либо ощущал подобную апатию, да еще рано утром. А может быть, так сказывалось раздражение от идиотского выступления Кляйста. С каким бы удовольствием Цвайерих оказался сейчас на рынке Кляйнмарктхалле, выбирая сардельки или свиные ушки у Шрайбера; а то просто провел бы время дома, рядом с женой, подрезая розы на нижней террасе. Он мысленно представил свой дом, прекрасно вписавшийся в лесную местность, благодаря бревенчатым стенам и огромным окнам. Дом Цвайерихов находился всего в двадцати километрах от Франкфурта, а казалось — словно в другом мире.

Профессор нащупал в кармане брюк тяжеленькую связку ключей от автомобиля. Он слегка нажал кнопочку центральной блокировки «мерседеса», представляя, что вот сейчас машина очнется от спячки, мигнув задними фарами. Вот бы она сама завелась, на автопилоте сдала назад, заправилась, а потом выехала с подземной стоянки и припарковалась у выхода из банка, в ожидании, пока хозяин покинет здание, чтобы отвезти его домой...

— Ребячество, — пробормотал он вслух, — чистое ребячество.

— Простите, герр профессор, — раздался голос фрау Шеллинг, секретаря, профессор даже не заметил, как она вошла в кабинет, — Вы что-то сказали?

— Нет-нет, ничего, фрау Шеллинг. — Профессор Цвайерих взял себя в руки и отвернулся от окна. — Вы принесли документы по «Унтервайгу»?

— Да, герр профессор. Желаете просмотреть их сейчас? — Из-за обволакивающей мягкости швабского акцента профессору показалось, что он уловил в ее голосе нотки преувеличенной озабоченности.

— Нет-нет, не беспокойтесь. Надеюсь, там есть все данные о компании-учредителе...

— Простите, что перебиваю, герр профессор, но, как вы помните, у «Унтервайга» нет компании-учреди- теля. Они были окончательно инкорпорированы только в мае прошлого года.

— ...прошлого года? Ах да, конечно, как я мог за- быть. Фрау Шеллинг, мне немного нездоровится, вас не затруднит принести мне стакан воды? Прошу вас.

— Ну что вы, конечно, герр профессор.

Секретарь положила папки с документами на стол и

почти выбежала из кабинета. «Надо собраться, в конце концов, какая недопустимая слабость в присутствии фрау Шеллинг!» Профессор опустился в тяжелое кожаное кресло, служившее ему вот уже пятнадцать лет, кресло, которое он перевез сюда, на новое место работы, из Мюнхена. Он устроился поудобнее, позволив себе утонуть в его мягких объятьях. Затем взял со стола все папки, сбил их в аккуратную стопку, снова положил на стол, открыл верхнюю и начал читать:

«Унтервайг» — группа металлообрабатывающих заводов, специализирующихся в производстве базовых конструкций для оборудования детских площадок. Головной завод расположен в пригороде Потсдама, в северно-центральном районе которого находится офисное здание компании. Как и в большинстве подобных случаев, рассчитать сумму капитализации, а также капиталооборота представляется затруднительным. В мае 1992 года завод был успешно инкорпорирован, несмотря на снижение спроса на 78 процентов.

Слова расплывались перед глазами. Какого черта, подумал профессор Цвайерих. Сколько я читал подобных отчетов, сколько произвел расчетов инвестиционных возможностей, так что же необыкновенного может сулить именно этот проект? И вообще, почему мы ведем такую политику по отношению к восточным соседям? Профессор горько улыбнулся, вспомнив, что и сам находился в положении восточных немцев — да нет, еще хуже. И речи быть не могло о «торговле» с русскими по поводу пожиток, что они разрешили ему взять с собой.

Он, тринадцатилетний мальчик, уносил с собой лишь холщовую сумку, в которой лежало немного хлеба, пара носков и две книги. Одна — поэзия Гёльдерлина, другая — учебник по высшей математике, с рассыпающимся переплетом, из которого выпала добрая половина страниц. Сейчас он довольно смутно помнил свой путь в ссылку. Это было слишком страшное и тяжкое, слишком мрачное и печальное воспоминание для человека его статуса. Мухи на языке мертвой женщины...

На самом ли деле поля Богемии были столь прекрасны? Во всяком случае, так ему запомнилось. Не такие бескрайние, как на Западе, манящие, окруженные со всех сторон вишнями в цвету. Конечно, так не могло быть, ведь вишни цветут всего недели две по весне, — и тем не менее этот образ навсегда остался в памяти: пышные белые соцветия, которые срывает ветер и превращает в пушистый ароматный снегопад. Нет, Цвайерих не в силах встречаться с Боклином и Шиле на Центральном вокзале; лучше перехватит где-нибудь стаканчик-другой, наконец расслабит осточертевший галстук... Рука профессора бессознательно потянулась к шее, трясущиеся пальцы затеребили узел галстука.

Возвращаясь со стаканом воды, фрау Шеллинг заметила отражение шефа в одной из стеклянных панелей перегородки. Да, он выглядит старше, намного старше своих лет. И вообще, в последние дни он как будто не может собраться. Профессор Цвайерих, образец благопристойности и работоспособности! Вдруг у него случился микроинсульт? Она слышала о таком — когда сам больной ничего не замечает, да и не может заметить: часть мозга, отвечающая за восприятие, переполняется кровью. Фрау Шеллинг не хотелось звонить жене профессора и понапрасну ее тревожить, но сидеть сложа руки еще хуже. Она молча вошла в кабинет шефа, поставила стакан у его локтя и бесшумно удалилась.

Мириам поставила поильничек у кроватки и на секунду задержалась, любуясь сыном. Конечно, банально сравнивать спящих детей с ангелочками, а в случае с Хампи это означало сильно погрешить против истины. Малыш казался ангелочком, когда бодрствовал. Во сне же он был словно дивное дитя из райского сада, словно божественное откровение. Мириам тяжко вздохнула, убрала выбившуюся прядь со лба в копну своих темных вьющихся волос. Она принесла Хампи полную чашку яблочного сока, чтобы он, проснувшись, не сразу стал ее звать. Он мог сам спокойно вылезти из кроватки, но она знала, что перво-наперво он захочет напиться соку.