— Джонас, — вначале еле слышным шепотом. — Джонас… Джонас…

Затем все громче, быстрее.

— ДЖОНАС. ДЖОНАС. ДЖОНАС.

Джонас знал, что этим пением коммуна принимает его и его новую роль, дает ему жизнь, как до этого дала младенцу Калебу. Его сердце наполнилось благодарностью и гордостью.

Но в то же время и страхом. Он не понимал, кем его избрали. Он не знал, кем он должен стать.

И что с ним станется.

Впервые за двенадцать лет Джонас чувствовал себя не таким, как все. Он помнил, что сказала Главная Старейшина про его обучение: один, отдельно от всех.

Обучение еще даже не началось, но, уже покидая Лекторий, он почувствовал это. Сжимая в руках папку, которую дала ему Старейшина, Джонас пробирался сквозь толпу, оглядываясь в поисках родителей и Эшера. Люди его сторонились, ему даже казалось, что он слышит, как они перешептываются.

— Эш! — крикнул Джонас, заметив друга рядом с велосипедной стоянкой. — Поехали вместе!

— Давай.

Эшер приветливо улыбнулся — Джонасу показалось, что как-то неуверенно.

— Поздравляю, — сказал Эшер.

— И я тебя. Весело было, когда она ту историю про хлопья рассказывала. Тебе хлопали больше всех.

Остальные Двенадцатилетние толпились неподалеку, они аккуратно засовывали папки в велосипедные сумки. Все они, возвратившись домой, будут изучать инструкции для начинающих обучение. Многие годы каждый вечер дети учили школьные уроки, зевая от скуки. Сегодня они будут с радостью запоминать Правила, касающиеся их взрослых Назначений.

— Поздравляю, Эшер! — крикнул кто-то. И затем, с некоторым сомнением в голосе: — И тебя, Джонас!

Эшер и Джонас тоже поздравляли своих одногруппников. Джонас заметил родителей — они стояли рядом со своими велосипедами и смотрели на него. Лили уже сидела на багажнике.

Он помахал рукой, они помахали в ответ. Родители улыбались, но Лили смотрела на него задумчиво, засунув большой палец в рот.

Он поехал прямо домой, обмениваясь с Эшером шутками и ничего не значащими репликами.

— Увидимся утром, Директор Зоны Отдыха! — крикнул Джонас, притормаживая у двери дома.

— Ага. До завтра!

Эшер поехал дальше. И опять, на какую-то долю секунды Джонасу показалось, что все не так, как обычно, не так, как было все эти годы дружбы. Может, он все это придумал. Это же Эшер — что может измениться?

Ужин прошел тише, чем обычно. Хотя Лили трещала без умолку — про свои часы добровольной работы, про то, как она пойдет сначала в Воспитательный Центр, ведь она уже специалист по кормлению Гэбриэла.

— Знаю, знаю, — ответила Лили на укоризненный взгляд Отца. — Я не буду называть его по имени. Я знаю, что нельзя.

— Хочу, чтобы уже было завтра! — радостно воскликнула Лили.

Джонас тяжело вздохнул:

— А я — нет.

— Джонас, это великая честь, — сказала Мать. — Мы с Отцом очень тобой гордимся.

— Это самая важная работа в коммуне, — сообщил Отец.

— Вчера ты говорил, что самая важная работа — это подбор Назначений!

— Это совсем другое дело, — вмешалась Мать. — Это ведь не работа. Я и не думала никогда… — она замолчала. — Есть только один Принимающий.

— Но Главная Старейшина сказала, что они уже один раз избрали кого-то, и из этого ничего не вышло. О чем она говорила?

Родители переглянулись.

Наконец Отец сказал:

— Все происходило примерно так же, как сегодня. Все точно так же удивились, когда одного из Одиннадцатилетних пропустили во время получения Назначений. Потом — объявили, что был сделан выбор…

— И как его звали? — перебил Джонас.

— Не его — ее, — ответила Мать. — Это была она. Но мы не можем произносить ее имя или давать его Младенцу.

Джонас был поражен. Запретное Имя — это знак невыразимого позора.

— И что же с ней случилось?

Родители были в замешательстве.

— Не знаем, — Отец заметно нервничал. — Больше мы ее не видели.

Повисла тишина. Родители посмотрели друг на друга.

Наконец Мать, вставая из-за стола, сказала:

— Это великая честь, Джонас. Великая.

В спальне, перед тем как лечь в кровать, Джонас наконец открыл папку. Он видел, что некоторые Двенадцатилетние получили папки, набитые листами. Он представил, как ученый Бенджамин с наслаждением читает правила и инструкции. Как Фиона с улыбкой изучает список процедур, которые ей предстоит так скоро освоить.

Но его собственная папка оказалась почти пустой. Там лежал один-единственный листок. Он прочел его дважды.

ДЖОНАС, ПРИНИМАЮЩИЙ ВОСПОМИНАНИЯ

1. Сразу после уроков иди в Пристройку к Дому Старых, там подойди к Служителю.

2. Сразу после Обучения иди домой.

3. С этого момента ты можешь не соблюдать Правило о грубости. Ты можешь задать любой вопрос любому члену коммуны и получить ответ.

4. Запрещается обсуждать Обучение с любым членом коммуны, включая родителей и Старейшин.

5. Запрещается Пересказ Снов.

6. Запрещается принимать лекарства при травмах и болезнях, связанных с Обучением.

7. Запрещается подавать прошение об Удалении.

8. Разрешается лгать.

Джонас остолбенел. А как же его друзья? Как же беззаботные игры в мяч и велосипедные прогулки вдоль реки? Такие важные и радостные часы его жизни! Неужели теперь их совсем не будет? Он понимал, что получит подобного рода строгие инструкции — куда и когда идти. Каждому Двенадцатилетнему нужно объяснить, где и как ему предстоит проходить Обучение. Но он никак не ожидал, что в новом расписании не будет места отдыху.

Разрешение быть грубым тоже его удивило. Хотя, перечитав этот пункт, он понял, что никто его не заставляет грубить, просто ему дают такую возможность. Но Джонас был уверен, что никогда ею не воспользуется. Он до такой степени привык к вежливости, что его пугала даже мысль о том, чтобы задать кому-то из членов коммуны личный вопрос.

А вот запрет рассказывать сны Джонаса не смущал. Он редко видел сны, ему было сложно их пересказывать, так что он был рад, что больше этого делать не придется. На секунду он задумался, как ему стоит поступать во время завтрака. Что если ему приснится сон — нужно ли просто сказать семье, как это обычно и бывало, что ему ничего не приснилось? Но это будет ложью. Хотя, в последнем правиле говорится… нет, он пока еще не готов думать о последнем правиле.

Джонаса беспокоил и запрет на лекарства. Любой член коммуны мог попросить лекарство — даже ребенок. Когда Джонас прищемил палец дверью, он сразу же сообщил об этом Матери по громкоговорителю, она потребовала обезболивающее и его тут же доставили прямо к дому. Джонас съел таблетку, и мучительная боль в руке ушла, только еще пульсировал ушибленный палец. Эту пульсацию Джонас помнил, а боль — нет.