В этот момент подошел официант с горячими блюдами.

— Ага… — довольно улыбнулся Барц. — Теперь, когда нас снабдили всем необходимым, можем поговорить о твоем будущем, а не о прошлом… Еда и бизнес, Йен. Они неразделимы. Нам кажется, что раз мы живем так, как живем, то далеко ушли от своих предков. Но в совместной трапезе есть что-то особенное и сближающее, правда? — Фабель улыбнулся. Он не помнил, чтобы в детстве Барц был таким красноречивым. — Только подумай, сколько за века было заключено союзов и сделок, сколько достигнуто и скреплено договоренностей за обеденным столом. Тебе придется к этому привыкать, Йен. Большинство твоих переговоров будет проходить именно в такой обстановке.

Ужин они завершили за обсуждением ждущих его перемен. Фабелю было трудно представить себя в жизни, заполненной путешествиями и встречами, переговорами и развлечениями. Но тем не менее Фабель никак не мог забыть отчаянный монолог Георга Айхингера о тщетности всей этой суеты.

Он приказал себе не думать об этом. Пусть эта мысль отлежится.

Домой Фабель вернулся достаточно рано. Барц хотел было посидеть в баре, но Фабель объяснил, что встал рано утром, а ему еще предстоит писать отчет о случившемся с Георгом Айхингером. Барц только и сказал со вздохом: «Ну, раз надо, так надо…» — но не преминул еще раз подчеркнуть, с каким нетерпением ждет его перехода в свою компанию на пост директора по экспортным поставкам.

Сюзанна пришла к Фабелю домой после работы. В этот день они еще не виделись: она не появлялась в управлении полиции, поскольку провела весь день в отделении психиатрии Института судебной медицины в Эппендорфе. Он разлил по бокалам вино и в ожидании, когда она выйдет из душа, подошел к высокому окну и бросил взгляд на парк и темную гладь поблескивавшего за ним внутригородского озера Альстер. Он любил свою квартиру, оказавшись в ней благодаря редкому сочетанию неурядиц в личной жизни и благоприятной ситуации на рынке недвижимости. Его брак только что распался, а цены на квартиры в Гамбурге упали до рекордно низкого уровня. Однако для комиссара они все равно были высоковаты. Тем не менее эта студия того стоила. Вообще-то она и была рассчитана для комфортной жизни одного человека. Его личное и ни с кем не делимое пространство. Но теперь с перспективой перехода на новую работу наметились и перемены в личной жизни: он и Сюзанна договорились продать свои квартиры и купить новую, чтобы жить вместе. И все же в последнее время решение радикально изменить свою жизнь, не вызвавшее сомнений в прошлом, почему-то уже не казалось таким окончательным и бесповоротным.

Фабель наблюдал за огнями машин, двигавшихся по Шёне Аусзихт вдоль противоположного берега озера, и думал о только что закончившемся ужине с Барцем, о своем будущем, о папке, лежавшей на журнальном столике, но все равно как бы заполнившей комнату своим содержанием. Он понимал, что если откроет ее, то снова окажется втянутым в расследование и все начнется сначала. Нельзя к ней подходить. Пусть себе лежит.

Вошла Сюзанна в махровом белом халате, и Фабель, накрыв папку газетой «Гамбургер моргенпост», обернулся, улыбнувшись. Сюзанна была действительно очень красива и сексуальна, да и умна к тому же. Длинные волосы ниспадали на плечи блестящими черными локонами. Она села на диван и пригубила поданный им бокал с вином.

— Устала? — спросил он, присаживаясь рядом.

— Нет. Не особенно, — ответила она с легкой улыбкой.

— Проголодалась?

— О да! — подтвердила она и притянула его к себе. Полы халата распахнулись.

Тимо нашел книгу в мусорном контейнере возле здания университета, за ремонтирующимся домом. Это был старый потрепанный учебник с заляпанной мусором обложкой, очень похожий на когда-то имевшийся у него самого до того, как он продал его вместе со многими другими реликтами студенческой жизни. Правда, сначала прочитал — в то время он еще изучал философию в Гамбургском университете. Это был трактат Эмиля Дюркгейма «Каноны социологического метода» о социальных системах, о необходимости институтов для управления обществом. Дюркгейм считался основоположником социологии, но Тимо с усмешкой подумал о том, что в данном случае гораздо уместнее была бы его последняя работа «Обыденность преступления», недавно проанонсированная в печати.

Тимо, дрожа в легкой не по сезону куртке, облокотился на стену и принялся разглядывать магазин напротив. Становилось темно, и в нем зажгли свет, придавший витринам несомненную привлекательность. Тимо не хотелось прерывать чтение, но темнота сгущалась слишком быстро. Он вздохнул. Книга была частью его прошлого, так неожиданно и непрошенно вторгшегося в настоящее. Ее вид отозвался в нем болью, напомнив о былых мечтах, когда разум его отличался пытливостью и остротой. Все осталось в прошлом. И будто специально, чтобы вернуть его к реальности, ноющая боль в животе усилилась, а по телу пробежали судороги, вызванные не только холодом. Он закрыл книгу: у него не было желания брать ее с собой, но и оставлять здесь тоже не годилось. Он не мог вот так просто расстаться с прошлым.

Макс Вебер, Фердинанд Тоннис и Эмиль Дюркгейм были его любимыми авторами. «Государственная монополия на физическую силу» Макса Вебера была темой его дипломной работы. Во всяком случае, когда он начал ее писать.

В магазине толпилось слишком много покупателей. Придется подождать. Холод был таким пронизывающим, что пробирал до костей. Вебер считал, что право прибегать к физической силе имеют только государственные органы, полиция и армия, иначе воцарится анархия и государство окажется неуправляемым. В своей работе Тимо собрался сакцентировать внимание на том, что такая монополия может вызвать разрушительные процессы, как это, собственно, случилось при нацизме.

Из магазина вышел покупатель в деловом костюме, говоривший по мобильнику, а за ним — пожилая пара. Боль и спазмы в животе Тимо усилились. Он сунул руку в карман куртки и сжал пальцы вокруг леденящей стали рукоятки.

Тимо намеревался подкрепить свой тезис примером Америки, где Конституция разрешала гражданам владение огнестрельным оружием и ношение его, лишая, таким образом, государство монополии на его использование. И все же США не только не развалились как государство, но даже процветают.

Он снова бросил взгляд через улицу. Подъехала машина, и к магазину засеменила женщина. Вскоре она снова появилась в дверях с пакетом в руках, села в машину и уехала. Тимо почувствовал укол чего-то, что не было связано с его недомоганием. Это была скорбь и траур по себе в прошлом: по дисциплинированному и прилежному студенту философии с ясными глазами. Тому, кем он был прежде, до наркотиков.

Тимо вышел из тени и, сгибаясь под порывами холодного ветра, направился к магазину, крепко сжимая в ладони рукоятку пистолета.

Покончив с любовными утехами, Фабель и Сюзанна перешли в гостиную и устроились перед окном. Какое-то время они сидели, глядя на темные воды Альстера и играющие на его поверхности блики. Затем Сюзанна склонила голову ему на плечо, он же постарался не подавать вида, что по какой-то непонятной причине ему это неприятно. Это его удивило. Он ощутил раздражение и беспокойство и на мгновение почувствовал непреодолимое желание броситься к машине и уехать, не важно куда, только бы из Гамбурга и вообще из Германии. Такое с ним уже случалось и раньше, но он всегда сваливал это на нервные перегрузки на работе и желание оказаться подальше от всего этого ужаса и напряжения. Но разве сейчас все не было иначе? Ему осталось доработать всего несколько недель, и он станет совершенно свободным. Тогда откуда это чувство паники? Почему он все время думает не о новой, прекрасной жизни, в которой не будет места убийствам, а о той папке, что лежит на столике под газетой?