Шрифт:
Интервал:
Закладка:
История с дознанием породила раскол между Скалигером и Нотрдамом. Впоследствии, когда Нотрдам прославился на всю Европу и получил поддержку королевской семьи, Скалигер обрушился на него со злобными эпиграммами доносительского и даже антисемитского характера:
В то же время Нотрдам еще в 1552 году писал о Скалигере в восторженном тоне, называя его «человеком сведущим и ученым… словом, личностью, которую я не знаю с кем можно сравнить, кроме Плутарха или Марка Варрона».[34] Ученик оказался намного тактичнее своего учителя.
Как известно, беда не приходит одна. Нотрдам на своем примере убедился в правильности этой «международной» поговорки (ее французская версия – un malheur n 'arrive jamais seul). Примерно в то же время скоропостижно умерли жена и оба ребенка Мишеля. Были ли это чума, несчастный случай или преступление? Мы не знаем ровно ничего, и это, конечно, оставляет широкий простор для воображения. Большинство исследователей обвиняют в случившемся чуму, однако в те годы (1537–1538) в долине Гаронны не зафиксировано вспышек этой страшной болезни. Правда, «чумой» в те годы еще называли любое эпидемическое заболевание, от которого вполне могли скончаться юная супруга доктора и его маленькие (не старше четырех лет) дети.
При любом положении дел Нотрдаму больше не следовало оставаться в Ажене. Аббат Торне-Шавиньи, известный исследователь творчества Нострадамуса, живший в XIX веке, изучавший не дошедшие до нас документы, сообщил, что семья умершей жены Нотрдама возбудила против него процесс с целью возвращения приданого.[35] Вкупе с вызовом к тулузскому инквизитору Рошето это не сулило ничего хорошего; Нотрдам счел за лучшее по примеру Саразена покинуть Ажен, вдруг ставший таким негостеприимным. Он оставил дом, практику, ставший привычным круг общения и вновь пустился в странствия.
О втором периоде скитаний Нотрдама (1539–1544) нам известно больше, чем о первом. В частности, мы знаем, в каких городах он побывал, хотя порядок их посещения не всегда ясен. Кроме того, о втором большом путешествии будущего предсказателя ходило немало легенд и анекдотов, которые некритичные авторы добросовестно перепечатывали, искажая и приукрашивая, из века в век. Современные исследования показали, что большинство этих рассказов были опубликованы впервые лишь в XVII столетии, что заставляет относиться к ним с крайней осторожностью.
Покинув Ажен, Нотрдам побывал в разных городах Европы – от Парижа до Венеции. Вероятно, он посетил также Священную Римскую империю, Эльзас и Лотарингию. Некоторые биографы говорят даже о его пребывании на берегах Нила или Ганга, а также «отправляют» в Иран для изучения восточной алхимии. Именно в ходе этих далеких странствий якобы проявился впервые пророческий дар Мишеля. Конечно, нет никаких документальных оснований для того, чтобы посылать будущего предсказателя в столь далекие края и связывать с путешествиями пробуждение его таланта прорицателя. Все это – чистой воды художественный вымысел.
Сам Нотрдам сообщал только, что вел врачебную практику в Бордо, Тулузе, Нарбонне и Каркассоне – на юго-западе Франции. По его рассказу, в 1539 году он некоторое время жил в Бордо, где часто бывал в лавке аптекаря Леонарда Бодона. Однажды к Бодону заявился крестьянин с двумя кусками амбры для продажи. Один из кусков, правда, больше походил на экскременты какого-то морского животного. Ученые, которые присутствовали в лавке, заспорили, не спермацет ли это, но крестьянин их уверил, что это была именно амбра, выброшенная Атлантикой на берег в дни после зимнего солнцестояния. Лиса, унюхавшая амбру издалека, проглотила это кусок, но тут же исторгла его сзади. «Это именно то, что мы называем амброй, исторгнутой лисицей», – заключает Нострадамус; такая амбра особо ценна для косметических снадобий. В Каркассоне Нотрдам побывал при дворе епископа Амедея де Фуа, которого он успешно вылечил от болезни – опять-таки по его собственным воспоминаниям.
Затем Нотрдам изменил направление своих странствий и отправился к низовьям Роны, двигаясь вдоль течения реки. О городах, где останавливался странствующий врач, он оставил краткие заметки, по которым невозможно определить, сколько времени он там проводил. В Марселе, согласно Нотрдаму, медицинское дело поставлено хуже некуда; тамошних фармацевтов он называет худшими во всем королевстве, «за исключением врача Луи Серра». В Балансе Мишель познакомился с «превосходнейшим аптекарем», имя которого он, к сожалению, не запомнил. Во Вьенне он общался с несколькими коллегами, среди которых он называет Жерома Монтиля, будущего первого врача короля Франциска II, и Франческо Валериолу, который впоследствии возглавил первую медицинскую кафедру Туринского университета.
Многие биографы рассказывают о пребывании Нотрдама в Лотарингии. Сам он о нем ничего не сообщает, но хронологически он мог побывать там только в 1540–1543 годах, так как нам известно, что в Бордо Нотрдам жил в 1539 году, а к 1544 году уже проживал в Марселе. Один из ранних биографов Нострадамуса, Этьен Жобер, поведал любопытный исторический анекдот,[36] относящийся к якобы имевшему место визиту Нотрдама в лотарингскую область Баруа:
«Приехав однажды в Бар-ле-Дюк, Нострадамус остановился у неких де Флоренвилей в их замке Фэн,[37] куда он был приглашен как врач к бабушке названного господина. Проходя однажды в обществе Нострадамуса по скотному двору своего замка, господин де Флоренвиль, много слышавший о пророческом даре своего спутника, спросил его забавы ради, что станет с двумя поросятами, черным и белым, попавшимися им по дороге. Нострадамус немедля ответил: «Мы съедим черного, а волк съест белого». Флоренвиль, желая уличить Нострадамуса во лжи, тайно приказал повару зарезать белого поросенка и подать его к ужину. Повар исполнил приказание и, зарезав поросенка, воткнул его на вертел, чтобы зажарить, лишь только придет время ужина. В то время, как повар должен был выйти из кухни, туда вбежал прирученный волчонок и полакомился приготовленным к ужину белым поросенком. Возвратившийся на кухню повар испугался последствий своего недосмотра и зарезал черного поросенка, которого и подал к ужину. Флоренвиль, не зная о происшедшей подмене, ехидно торжествуя, сказал за столом, обращаясь к Нострадамусу: «Итак, мосье, мы в этот момент едим белого поросенка, а волк и не нюхал его». – «Я не верю этому, – заявил Нострадамус, – на столе находится черный поросенок». Призванный для объяснения, повар должен был признаться, к удивлению и смеху всех присутствовавших, в происшедшей замене белого поросенка черным».[38]