Покачиваясь в седле, сотник тяжело вздохнул, отгоняя воспоминания, и велел Чуриле завести бодрую песнь, такую, чтоб развеяла грусть-тоску. Но только тот начал: «Ты ждешь, Лизавета, от друга привета…» – как за маячившим впереди холмом раздались выстрелы и крики. Хайло встрепенулся, гикнул и пустил пегого галопом, Чурила не отставал, ловко перебросив винтарь с плеча на руку. Свенельд, погоняя своего мерина, матерился по-варяжски где-то сзади, глотал пыль, поднятую быстрыми жеребцами. Впрочем, не было сомнений, что если завяжется драка, он поспеет вовремя; к драке он никогда не опаздывал.

Дорога огибала холм, довольно высокий и заросший лозняком, а дальше шла прямо насколько видел глаз. Там, в сотне саженей, Хайлу удалось заметить какое-то шевеление: вроде бы два возка и всадники вокруг, а еще пешие у повозок, а в них навалены мешки да ящики. Пыль стояла столбом, мешая ясно разглядеть, что творится на дороге, но, пожалуй, нужды в том не было: видно плохо, да слышно хорошо. В панике ржали лошади, вопили люди, звякало железо, и все перекрывал лихой разбойничий посвист.

– Охренеть! Похоже, купчину раздевают! – выдохнул Чурила на скаку. – Что велишь, старшой?

– Поможем человеку, – отозвался сотник. – Бей по конным! Они, видно, и есть разбойники!

Всадники, числом десятка два, кружили около возков, стараясь достать оборонявшихся кто пикой, кто саблей, а те отбивались, прячась за ящиками. Стреляли изредка, раза три или четыре; наверняка винтарей у тех и других было не густо. Сколько людей при телегах, Хайло не видел, но вряд ли больше четырех-пяти; ясно, что такой силой с ворами не справиться.

Был бы под рукой «саргон»[5], всех бы разом положил, подумалось ему. Но вместо «саргона» имелся лишь пятизарядный винтарь системы есаула Мосина, оружие хоть и надежное, но старое – мастерили его в Туле уже два десятка лет. Правда, были еще пистолеты.

– Стреляй, Чурила! – крикнул сотник и выпалил из винтаря.

Грохнули выстрелы, потом еще и еще. Дико заржала раненая лошадь, шестеро попадали с коней, воры заулюлюкали, засвистели, завопили, но бежать, похоже, не собрались – добрый десяток повернул скакунов навстречу сотнику. В следующее мгновение Хайло – сабля в правой руке, пистолет в левой – врезался в эту толпу, отбил удар клинка, рубанул вражину по шее и выстрелил, свалив наземь дюжего разбойника. Жеребец у сотника был отменный, сильный и злой, так что Хайло прорезал нападавших, как нож масло. Быстро развернулся, подняв коня на дыбы, выпалил в спину одному злодею, ткнул саблей другого, а лошадь третьего пегий опрокинул, ударив грудью. Сквозь завесу пыли явилась на миг Чурилина рожа: рот раззявлен, глаза сверкают, в подъятой руке острый клинок. Прям-таки сказочный витязь, мелькнула мысль у сотника. Он приподнялся в стременах и увидел, что на подмогу скачет второй богатырь, Свенельд на сивом мерине.

Стрелять варяг не стал, чтобы в своих не попасть ненароком, а крутанул над головой секиру и выкрикнул:

– Хенде хох, моча собачья! Башка снесу, кишки выну!

Этой атаки воры не выдержали, развернулись и утекли в степь. Лошади, оставшиеся без седоков, поскакали следом, сбившись в плотный табунок, и лишь одна, раненая, пыталась подняться с земли и жалобно стонала. Чурила прикончил ее милосердным выстрелом.

– Скольких мы устаканили? – спросил сотник, утирая пот. – Сочти, Чурила.

– Никак не меньше дюжины, старшой.

– Всех до смерти? Проверь со Свенельдом, а я на купца погляжу.

Подъехав к телегам, Хайло сошел с седла и оглядел несчастных путников. Один был мертв, валялся под колесами, не выпустив сабли из рук; глаза его закатились, грудь была залита кровью. Охранник, понял Хайло, разглядев лежавший рядом винтарь. Четверо живых взирали на него с надеждой и страхом, не зная, то ли пришел избавитель, то ли злодей покруче прежних. На одном – вероятно, торговце – одежка была побогаче, второй, при сабле и кинжале, служил, как и убитый, охранником, а два мужика в поддевках, вооруженные оглоблями, были возчики. Купец, малый лет тридцати, держался за наган обеими руками и водил стволом туда-сюда; губы у него тряслись, лицо побледнело, по лбу сбегала алая струйка.

– Опусти оружие, – сказал Хайло. – Я сотник, из государевых людей, еду по служебной надобности. А ты кто будешь?

– Д-добрыня, – пробормотал купец, вытирая кровь с лица. – Добрыня я, т-торговый человек из Р-рязани… вертаюсь д-домой с гор Кавказских… При мне двое на возах и двое оружных, да вот один лежит убитый…

– Он принял честную смерть, – произнес Хайло. За его спиной грохнули выстрелы – Свенельд с Чурилой добивали злодеев.

– Если б не ты, милостивец, всех бы нас кончили, – молвил Добрыня и повалился Хайлу в ноги, а за ним – страж и возчики. – Век буду за тебя богов молить и то же деткам и внукам накажу! Избавил нас от напасти, отец родной! Изрубил злодеев паскудных, как их только земля носит! Спас тела и души наши! И за то, как доберемся до града Киева, дам я Перуну овцу, а прочим богам – курей без счета! И просить их буду о твоем здравии и полном благоденствии!

– Хватит завывать, – оборвал купца Хайло и потянул носом воздух. От груза на телегах пахло чуть заметно, но запашок был ему знаком, нюхал такие ароматы в египетских краях и южных землях. Он уже собрался спросить у купца, что за товар нагружен в телегах, но тут подошли Свенельд с Чурилой.

– Десять мертвяков и один живой, – доложил Чурила, вытолкнув вперед рыжего костлявого парня. – Раненых мы кончили, а на этом ни царапины, только головкой слегка ушиблен. Малец совсем, жалко его резать… Может, старшой, допросишь его?

– Верно, порасспрашивать стоит, – согласился Хайло, оглядывая рыжего. Кажется, лошадь этого парня сбил жеребец, и всадник грохнулся оземь… Зато живой, хоть и не надолго, подумал сотник и спросил:

– Имя?

– Облом, – пробормотал рыжий, держась за голову обеими руками.

– Откуда родом, душегуб?

– Дык с Савинщины, что под градом Тверью…

– Под Тверью! Далеко же тебя занесло! Звания какого?

– Из черных мы, из хлеборобов… овес сеем…

– Сей овес в грязь, будешь князь, – произнес Хайло старинное присловье. – А ты, значит, не в князья подался, а в разбойники?

– Дык с голодухи… – заскулил рыжий, – с голодухи, твое боярство! На прошлом годе тиуны наехали, все подмели… брательник малый отощал совсем и помер… у мамки да сестренки кости кожу рвут, волосья выпадают… Как их прокормить, ежели едут и едут, грабют и грабют?… Токмо самому в грабители иттить!

– И к кому пошел?

– Вестимо, к батьке Махно. Пацанва на селе толковала, что батька за бедноту стоит и все с мироедов взятое делит честь по чести.

– С мироедов! – взвыл купец Добрыня. – Это я-то мироед! А ты, рыжая харя, поползал бы в горах Кавказских, поторговал бы с тамошними абреками! Поменял бы шило на мыло! Да еще меняешь и не знаешь, то ли прибыль будет, то ли в яму угодишь!