Настоящий старший брат знал бы, как успокоить сестру, как вернуть ей уверенность в столь сложный момент. Он смог бы одним словом развеять ее нервозность и волнение, заставлявшие судорожно сжимать этот проклятый розовый шелковый комочек. Он бы шутил, рассказывал забавные истории, он бы мигом решил все проблемы. Но у Лауры не было настоящего брата, а лишь сердитый, неуклюжий маркиз Блейкли, и Гарет не имел ни малейшего понятия, что ему с этим делать.

С тем же постоянством, что она приглашала его, Гарет старался что-то предпринять.

– Если вы действительно беспокоитесь, Лаура, что перестанете устраивать своего жениха, я могу удвоить ваше приданое.

Ее глаза расширились, губы задрожали.

– Что? – спросила она. – Что вы сказали? Так вот как вы думаете обо мне, Блейкли? – Она едва сдерживала рыдания. – Вы хотите подкупить Алекса, чтобы он заботился обо мне? Вы думаете, меня никто не полюбит, если вы ему не заплатите?

Нет.

Гарет сам надеялся купить любовь Лауры. Как еще он мог получить возможность постоянно видеть ее? Каждый раз он клялся себе избегать таких ситуаций, и каждый раз их встречи кончались ее слезами. Если беседа шла ко дну, оставалось лишь покинуть корабль. Однако долгий опыт подсказывал ему, что вообще ничего не предпринимать в таких ситуациях означало только умножить в ее сознании ее мнимые «прегрешения». Однако каждый раз, когда он начинал объяснять, что имел в виду совсем другое, это звучало как «Ты – глупая, нерациональная гусыня».

И вместо того, чтобы развеять ее страхи, он остался сидеть на стуле, судорожно сжимая блюдце, пока хрупкий кусок фарфора не треснул в его руках.

Он надолго замолчал, совершая еще большую ошибку.

– Очень хорошо. – Голос Лауры задрожал сильнее. – Пожалуйста, удваиваете, мне все равно.

Ничего не изменилось с тех пор, как ей было четыре, разве что стулья. Он по-прежнему разрушал все, к чему прикасался.

Сумасшествие, как-то сказал Гарету врач, есть повторение одного и того же действия в надежде достичь разных результатов. Именно поэтому Гарет не боялся, что когда-нибудь сможет влюбиться, что бы ни пророчествовала мадам Эсмеральда. Любовь – смотреть, как его сестра глотает слезы. Любовь – надеяться, что через месяц она пришлет ему еще одно приглашение. Любовь – верить, что, несмотря ни на что, однажды он поведет себя правильно, сможет заговорить с ней как брат, а не как тот холодный и бесчувственный человек, которым он, по ее мнению, являлся.

Короче говоря, любовь – это безумие и сумасшествие.

Однако он впадает в новый вид безумия, подумал Гарет, усаживаясь на мягкие подушки тесного экипажа. Наступил вечер того самого бала, на котором они с Недом собирались присутствовать. Прошла почти неделя с тех пор, как он покинул квартирку мадам Эсмеральды, и то непреодолимое влечение, которое она вызвала тогда в нем, должно было бы давно позабыться. Сегодня он сделает первый шаг к тому, чтобы разрушить ее власть над Недом.

И все равно…

Он думал, что ему удалось раскусить мадам Эсмеральду. Классифицировать ее, определить ее вид и породу. Первоклассная мошенница, снедаемая жаждой наживы. Эти амбиции, вероятно, зародились у нее в раннем детстве, когда она не смогла занять достойного положения в тесном кругу воспитанниц пансиона благородных девиц. И, к счастью для него, она также оказалась подвержена тому пламенному влечению, что неожиданно возникло между ними.

Осознав и идентифицировав проблему, он пришел к очевидному решению: следует выполнять все ее задания с максимальной расторопностью и минимальными возражениями, открыв в конечном итоге глаза Неду на ее предательство. Затащить ее в постель, утолив свое ненасытное желание и победив тем самым это проклятое к ней влечение самым приятным для себя способом.

Он бросил взгляд на соседнее сиденье. Мадам Эсмеральда села самым достойным образом, сдвинув ноги чуть в сторону, дабы избежать всяческого соприкосновения с ним. Она также весь вечер старательно не смотрела в его сторону. Так, не произнеся ни слова, эта лжецыганка разрушила гипотетическую идентификацию, которую он для нее выдумал. Она стала аномалией. А Гарет приказывал разуму избегать аномалий.

Небольшое уточнение: Гарет любил аномалии. Аномалии были для него научной загадкой, которую необходимо изучить. Для него это означало встречу с доселе невиданным явлением, и если правильно и с должной научной тщательностью его исследовать, то вполне можно оказаться первым человеком в мире, подобравшим к нему ключ. Нет, ученый в Гарете обожал головоломки. И лишь маркиз, ответственный лорд Блейкли, опасался последствий.

Потому что в данных условиях было бы в высшей степени неудобно и неблагоразумно обожать в ней хоть что-нибудь.

Прежде всего, ему не давал покоя вопрос: почему она выбрала такой наряд? Конечно, он всегда терялся в новых правилах касательно дамского гардероба. Гарета вряд ли можно было бы назвать арбитром моды, но даже он знал, что его современницы всячески подчеркивают талию, затягивая ее в корсет. Линия горловины изысканного дамского платья выставляла грудь в самом выгодном свете, а рукава были раздуты, как гигантские морские рыбы.

Честно признаться, он с надеждой ожидал увидеть, как ее замечательная грудь станет еще роскошнее в обрамлении модного низкого ворота. Он уже представил себе свой заинтересованный взгляд или случайное касание рукой ее открытой ключицы. Современные наряды предоставляют проворному ценителю массу возможностей для подобного рода «случайностей».

Напротив, наряд мадам Эсмеральды казался коричневым, почти черным в полумраке экипажа. Ворот был не по-современному высоким, а рукава лишь слегка расширенными. Ни вышивки, ни лент, ни модного золотого плетения. Ни одна линия ее выдающейся фигуры не была подчеркнута.

Ее выбор бального платья столь же сбивал с толку, сколько разочаровывал. Днем позже ее гневной отповеди в ателье модистки он сидел за столом в своем кабинете, разложив бумаги и углубившись в научную работу. Когда же к нему явилась разъяренная швея, он попросту отмахнулся от нее. Лорд Блейкли полагал, что мадам Эсмеральда не преминет извлечь пользу из его безразличия. Помимо всего прочего, она сможет прожить неделю на деньги, вырученные с продажи одной ленты с золотой вышивкой. Вместо этого, она, судя по всему, выиграла настоящую битву с портнихой за возможность появиться в столь непритязательном наряде. И Гарет очень хотел бы знать почему.

Первоклассная мошенница, снедаемая жаждой наживы, заказала бы золотое шитье и заставила бы Гарета приобрести ей сапфиры, оттеняющие блестящую голубизну ее глаз. Поступать иначе было бессмысленно.

Гарет откровенно рассматривал ее с той самой минуты, как она вошла в карету. Она же бросала на него редкие, короткие взгляды, которые жгли ему кожу, даже после того, как она отворачивала голову. Поцелуй должен был бы придать ей власти над ним, открыть перед ней его слабости. Первоклассная мошенница воспользовалась бы любой возможностью обольстить его. Она бы не сводила с него глаз и делала бы соблазнительные намеки каждым движением своих хорошеньких бровок. Она бы не преминула извлечь пользу из полумрака, царившего в карете, и расположила бы свои прелестные ножки в опасной близости от Гарета. Иначе, как же было бы заслужить ей вознаграждение и по возможности затуманить суждения Гарета, склонив его в свою пользу?