и в том, что тотчас же явились священники. Если дело было в Галлии, свободное время для огласительных собеседований у Константина было, и священники могли быть собраны без малейшего затруднения. Значит неправ не Евсевий, а его критики, которые то читают между строк, то не читают того, что прямо написано.

После этого само собой падает и следующее возражение, направленное против рассказа Евсевиева. Говорят: «Невероятно в рассказе Евсевия сказание о том, как Константин вслед за видением призвал к себе золотых дел мастеров, как сев между ними, разъяснял им свое требование о сооружении хоругви. Все это слишком драматично для полководца, с часу на час готового вступить в решительный бой с врагом. Да и могли ли находиться при войске подобные мастера? Едва ли могла быть в них какая-либо нужда для Константина; подобная свита могли быть лишь бременем при быстрых передвижениях войска».

Если, скажем на это, история видения креста, как мы доказали, совершилась не где-нибудь в Италии перед лицом неприятеля, а в Галлии, то не могло быть никакого затруднения для Константина созвать мастеров и сделать им заказ. Факт не представлял бы ничего невероятного, если бы доказано было, что дело происходило во время самого похода, вдали от границ Константинова государства, потому что нужно взять во внимание, как отправлялись древние в поход: они обыкновенно переносили с собой всю обстановку домашней жизни; они имели с собой большой обоз, в котором находилось все нужное не только для каких-либо потребностей, но и на случай забав, увеселений, удовлетворения прихотей.

По-видимому, имеет более серьезности еще одно, последнее возражение: «Евсевий, рассказывая о том, какое знамение было сооружено по случаю чудесного видения, говорит, что на знамени изображены были между прочим Константин и его дети. Знамя это, по замечанию Евсевия, он видел собственными глазами. Но подобного знамени с изображением Константина и его детей в то время, к которому относится событие, сооружено быть не могло, потому что в это время Константин имел одного сына Криспа. Что у Константина в 312 году был один только сын – это правда, но этим мало подрывается вероятность рассказа Евсевия о видении креста Константином. Прежде всего нужно сказать, что рассказ о знамени, хоругви, Евсевий ведет уже не от лица Константина, а от своего лица, в нем могут быть неточности. Затем, изображение сыновей Константина на знамени не имело никакого отношения к видению, а имело чисто политическое значение, следовательно, оно могло изменяться, смотря по тому, сколько было в данное время детей у Константина. Эти подробности на одном и том же знамени могли меняться, смотря по надобности. Наконец, нужно сказать, что Евсевий не особенно настаивает на том, что виденное им знамя есть то самое, какое сделано Константином по случаю видения: Евсевий, описав знамя, тотчас же замечает: «Но это было немного после». Эти слова Евсевия можно относить и к подробностям украшения знамени.

Борьба Константина с Максенцием увенчалась блистательной победой, и это сделалось для него сильнейшим побуждением веровать в могущественного христианского Бога.

Таким образом, поход Константина на Италию и Рим и сопровождавшие его чудесные события были, по достоверным свидетельствам, решительным моментом в истории обращения Константина к христианству. Но не так рассуждали языческие писатели тех времен и не так рассуждают новейшие светские писатели. Один языческий писатель, описавший в виде пасквиля жизнь Константина, любимый современными рационалистами (Зосима, V века), рассказывал, будто Константин обратился в христианство по следующему случаю: Константин запятнал свою совесть убийством двух близких к нему лиц – жены Фавсты и сына Криспа (о чем сведения почерпаются из языческих источников). Вследствие этого душа его впала в великое смущение и искала очищения. Напрасно он искал прощения греха у представителя языческой платонической школы Сопатра: последний отказал ему в прощении греха. Тогда он обратился к христианским священникам, которые охотно отпустили ему грех и Константин обращается в христианство. (Историк Созомен, кн. 1, гл. 5).

Но неправдоподобие этого рассказа обращало на себя внимание еще древних христианских писателей. Так, историк Созомен с решительностью опровергает эту сказку и на основаниях серьезных. Этот писатель указывает, что смерть Криспа последовала в двадцатилетие управления Константина, т. е. в 326 году, а между тем Константин до этого времени издал многие законы, благоприятные для христиан, из чего видно, что обращение его к христианству последовало ранее события, которое выставляют причиной обращения его к христианству; далее указывает на то, что язычники не замедлили бы дать Константину прощение, исканное у них, принимая во внимание, что многие их религиозные сказания могли давать основание к такому снисхождению. (Созомен, ibidem (там же).

К этому разбору Созомена нужно прибавить, что если бы Константин в самом деле искал прощения своего греха у христианских священников, то он поспешил бы принять крещение, очищающее все грехи, чего, однако же, Константин не делает.

Другие побуждения к обращению Константина к христианству отыскивают некоторые из современных светских историков. Они находят их в политических расчетах Константина. Полагают, что Константин становится на сторону христиан потому, что рассчитывал найти в них для себя твердую опору и поддержку в борьбе с языческими императорами, возбудить к себе симпатию в войске и странах, поскольку в них много было христиан. Но подобные расчеты со стороны Константина не отличались бы благоразумием. Константин, как мы видели, является христианином впервые в походе на Рим и Италию; но если бы принятием христианства он хотел себе облегчить победу здесь, то он жестоко ошибся бы. Христиане, несмотря на свою совокупную многочисленность, еще не составляли большинства в Западной Империи, в особенности же в Риме они были малочисленны и не были влиятельны. Рим был и надолго после Константина оставался убежищем языческого богопочитания. Константин не мог не понимать, что Вечный город не только не стал бы благоприятствовать христианскому императору, но даже сделался бы к нему еще враждебнее. Оскорбления, нанесенные древней государственной религии, не могли бы простить в Риме Константину ни чернь, жадная до языческих праздников, ни сенат, наследовавший предания древности и привязанный к древней славе своей, которая в представлении римлян тесно связывалась с их религией. Некоторые историки несколько видоизменяют представление о политических расчетах Константина при обращении его к христианству, и полагают, что Константин хотел восстановить силу и могущество империи Римской и потому примкнул к партии христиан, людей честных, миролюбивых, послушных. Но понятно само собой, что поступая так, Константин не достигал бы своей цели, потому что, привлекая к себе меньшую часть народонаселения – христианскую – он отталкивал бы от себя большую – языческую.