– До-онюшка, – воркует жена над детской кроваткой. – Что такое? Ну что случилось, милая? – Сует ребенку соску-пустышку. – Зубки у нас режутся? Ах, эти зубки… Спи, милая, надо спать, станешь тогда большо-ой…

Маркин сползает с тахты. Кряхтя одевается. Дочка замолкает, только тихонько постанывает.

– Ты куда? – спрашивает жена и набрасывается на Маркина, валит обратно на постель. – Ты от меня не уйдешь! – шепчет игриво.

– За питанием пора, – отвечает он, высвобождаясь.

– Любимый, хотя бы поцелуй меня!

Маркин целует жену. Ее губы впиваются в его, руки крепко обхватывают его шею. Поразительно, сколько у нее сил. Целый день с ребенком, ночами вскакивает по десять раз успокаивать. Еще и на мужа хватает. Маркин же в последнее время как выжатый лимон. Безвольный, размякший, дряблый…

Он бредет на кухню. По пути запинается о телефонный шнур и тихо ругается. Смотрит на встроенные в холодильник часы. Десять минут девятого. Можно бы еще подремать часок, но дочка вряд ли позволит. Как раз в это время у нее самое плаксивое состояние.

Маркин закуривает, включает радио. Там веселая, утренняя песенка. Сводка новостей, видимо, только что кончилась… Надо поставить чайник. Кофейку выпить крепкого.

Тараканы, хозяйничавшие на кухне всю ночь, теперь спешат в свои щели. Маркин сегодня не охотится на них со спичечным коробком, как обычно, – сегодня должны прийти из фирмы «Идеал», посыпать кухню, прихожую и туалет с ванной каким-то чудодейственным порошком. Гарантия – год.

* * *

Почти что неизменное начало дня – поход Маркина за детским питанием в молочную кухню. Исключения бывают, лишь когда он приболеет или не ночует дома.

Сегодня воскресенье, молочка работает до десяти. В остальные дни – до девяти; и поход за питанием – обычная процедура перед работой.

На улице пустынно, просторно. Воскресное утро – редкий период тишины и покоя. Скоро возобновится неизменная толкотня, давка, суета, шум. И никуда от них не спрячешься в этой Москве – везде достанут. Везде найдут и заразят, заставят тоже забегать, занервничать, заспешить неизвестно зачем; а потом отпустят поздним вечером, когда уже ничего больше не надо. Только вот рухнуть в постель. Скорей отключиться.

– У нас выписано розовое «Агу», – говорит Маркин женщине, выдающей упаковки с питанием, и протягивает ей обратно синее.

– Розового сегодня нет, – отвечает женщина.

Что ж, Маркин бросает в пакет синее, которое дочка не любит. Да как-нибудь выпьет, покапризничает, конечно… Он выходит из молочки, доставая сигарету.

Тут же, у дверей, подскочила здоровенная черная овчарка. Маркин замер, ожидая, что сейчас она вцепится ему в ногу или бросится на грудь. Глаза отвел, чтоб не показать псине испуг.

– Эльза, фу! – кричит рядом девушка.

Она оттаскивает обнюхивающую Маркина собаку. Маркин оживает:

– Намордник надевать надо.

– Извините, пожалуйста! – Девушка пристегивает к ошейнику поводок. – Она не злая…

– На вид не скажешь.

Маркин спешит домой. Дочка, наверное, уже окончательно проснулась, ревет вовсю, требуя завтрака.

Небо в тучах, вот-вот дождь может начаться. Но довольно тепло и как-то душно. Гм, конец ноября, тоже мне…

* * *

Пока жена возится с ребенком, Маркин разогревает оставшиеся с вчера макароны с фаршем. Заваривает чай. Потом они с женой завтракают. Саша, сын жены от первого брака, еще спит. Пускай отсыпается перед очередной неделей. Дочка, Даша, смотрит в большой комнате телевизор; ей особенно нравится реклама, она прямо обмирает, когда идут ролики – ничем не отвлечешь.

– Что, сейчас сядешь работать? – спрашивает жена.

Маркин пожимает плечами:

– Попытаюсь.

– Как погода?

– Пасмурно и тепло.

– Если не будет дождя, позвоню Ольге. Сходим с детьми в Коломенское.

– Угу, давайте.

Некоторое время жуют молча. Затем жена по обыкновению начинает жаловаться:

– Памперсов осталось штук пять. Говорят, «Хаггесы» теперь под двести рублей уже.

Маркин мычит удивленно.

– Нереально купить… – Жена то ли спрашивает, то ли утверждает.

– А сколько у нас?

– Триста с мелочью. До первого числа. Тебе-то вовремя обещают?

– Да вроде…

Жена вздыхает:

– Наверное, придется без памперсов. Да и пора уже к горшку приучать, скоро год ведь… Вот только на прогулки…

– Мда, – кивает Маркин, соскребая со сковородки подгоревшие кусочки макарон. – Посмотрим.

Поели. Жена с чашкой чая уходит к дочке. Маркин садится за рабочий стол.

* * *

Кухня, самое уютное и просторное место в квартире. Она – точно еще одна комната. Две же настоящих мало на них похожи. Та, где спит сейчас Саша, напоминает чуланчик с окошком, а вторая, чуть побольше, заставлена разной мебелью, от этого кажется очень тесной и к тому же отдана в распоряжение дочки. Дарья там ползает по коврику на свободном пятачке или пытается бегать в своих бегунках на колесиках, то и дело врезаясь в шифоньер, тахту, в тумбочку, на которой стоит телевизор. В общем, там делом бесполезно заниматься.

А к кухне Маркин привык. Хе-хе, помнится, поначалу даже сравнивал себя с Миллером. Тот начинал писать на кухне в Нью-Йорке, и Маркин вот пытается, только в другой столице – в Москве… Но сравнивал он давно, теперь же усмехается только, вспоминая об этом.

Четвертый год он здесь за этим столом. В прошлом году закончил Литературный институт. На третьем курсе обзавелся семьей, дочка вот родилась. В общем-то, неплохо устроился. Другие однокурсники, кто не из Москвы, кое-как пытаются держаться тут, как-то зацепиться, некоторые домой вернулись, от них ни слуху, ни духу. А Маркин и работу нашел, пусть не особо денежную и надежную, зато делать почти ничего не надо; и в журналах иногда его рассказы появляются, правда, не яркие, средние, критиками не замечаемые, но все-таки – есть надежда годам к сорока пяти, если окончательно не выдохнется, сделаться писателем «второго ряда». Хе-хе…

Да нет, трезво раздумывая о жизни, Маркин приходит к выводу, что ему повезло. Неизвестно, что бы с ним было, останься он в Минусинске, маленьком сибирском городишке, сонном, обнищавшем, как и почти вся провинция; там уж давно никаких журналов, работы, никаких перспектив… Повезло, что встретилась ему Елена, красивая, умная, удивительная просто женщина, взяла его, полуспившегося студента, из общаги к себе, стала его женой… В общаге спился бы окончательно, тем более и сосед по комнате, Борис, под стать Маркину, был любитель этого дела. Два с лишним года заливались и мечтали о литературе, о премиях, о том, что скоро такое напишут!.. Оставшись в комнате один, Борис, и точно, написал целый роман, страниц в четыреста. Маркин тоже кое-что; помаленьку стал публиковаться. Но вот в последнее время не особенно у него получается. Писать. Постоянная тяжесть, какая-то пустота и усталость. Маркин сваливал это сначала на жаркое и пыльное лето, теперь – на переменчивую осень, когда в сентябре снег и метель, а теперь, за неделю до календарной зимы, – даже ночами плюс пять, дожди, набухшие почки на кустах… Конечно, Дарья вот все время капризничает, зубы у нее режутся тяжело; выспаться нормально не получается; вообще жизнь однообразная, с одинаковыми проблемами, делами, событиями, которые из-за их частой повторяемости уже не кажутся событиями. А разнообразить жизнь силенок не хватает. Дни следуют за днями частой цепью, не успеваешь и моргнуть, раскачаться, настроиться – уже вечер, хочется спать, а там новый день, такой же, как и вчерашний…