И вот на стол одного из них, Дмитрия Дуюнова, легло дело Ивана Потопяка. Надо отдать должное, Дмитрий ни разу не воспользовался своей служебной возможностью, чтобы оказать хоть какое-то давление на Шуру. По характеру замкнутый, неразговорчивый, Дмитрий почему-то не показался Ксении Ивановне. И она не раз говорила дочери:

– Выходи замуж за Яблочко, он мне больше нравится, чем этот бирюк.

Шура помалкивала, побаивалась, что ее предпочтение может отразиться на судьбе отца.

Апелляционное дело Ивана Федоровича рассматривалось почти полгода. И вот в феврале 1938 г. его пригласили на заседание бюро Уссурийского обкома ВКП(б).

Отправляя Ивана в дорогу, Ксения тайком перекрестила его. Она знала, что Иван ненавидит церковников и запрещает отмечать церковные праздники, даже Пасху. А ведь он когда-то пел в церковном хоре в Ходыванцах. Это было еще до их переселения на Дальний Восток.

По всей вероятности, его отвернуло от религии поведение некоторых служителей церкви. Молодой священник из Ходыванцев, сменивший старого батюшку, не пропускал мимо себя ни одной симпатичной «верующей юбки». Уже не одна молодка, да и девка, плакала горькими слезами, поддавшись елейным уговорам святоши.

Подкатился он и к Ксении, и даже попытался однажды взять ее силой, но встретил такой отпор, что долго ходил с поцарапанным лицом.

Ксюша пожаловалась Ивану, но под страшной клятвой попросила его ничего не предпринимать. Иван, конечно, поклялся, но однажды, подкараулив прелюбодея, так накостылял ему, что тот едва остался жив. Через некоторое время молодой священник исчез из села.

Второй случай произошел во время войны, когда полк Ивана стоял во Франции в лагере Малье, дожидаясь отправки в Салоники. Большие компании офицеров собирались в ресторанах Парижа, а затем продолжали пьянки, нередко со скандалами, в публичных домах, в том числе и низкого пошиба, куда вход для командного состава был запрещен.

В первый же вечер по прибытии во Францию священник полка, где служил Иван, мотая во все стороны черной бородищей, пустился в пляс с истерично взвизгивающими девицами в солдатском борделе.

Об этом Ивану рассказал их ротный – капитан Маслов, особо выделявший Ивана из общей массы солдат своей роты.

А вот солдат отпускать в увольнение было запрещено под предлогом того, что Париж «полон русскими революционерами», контакт с которыми, по мнению командования, просто был недопустим.

По свидетельству полковника графа А. Игнатьева, бывшего в то время военным агентом во Франции, солдат за малейшую провинность нещадно пороли, согласно секретному приказу главнокомандующего русскими войсками великого князя Николая Николаевича.

Это усиливало брожение среди солдат, расширяя и без того глубокую пропасть между нижними чинами и офицерством.

Однако, хотя и редко, встречались офицеры, которые пользовались уважением со стороны солдат. К таким относился капитан Вадим Маслов, который в свое время вручал Ивану медаль «За храбрость» 4-й степени на георгиевской ленте.

Сам Маслов был удостоен ордена Владимира с мечами и бантом, которым награждались только за боевые заслуги.

Красивый блондин высокого роста, всегда подтянутый, с бравой выправкой, он всегда пользовался неизменным успехом у женщин. Однажды в ресторане гостиницы «Гранд-Отель» он познакомился с красивой сексапильной танцовщицей-стриптизершей, выступавшей под псевдонимом Мата-Хари.

Взаимная симпатия привела к взаимной любви. Мата-Хари даже прекратила связи с другими многочисленными любовниками. Когда ее арестовали как шпионку, она призналась, что действительно любила только капитана Маслова и он стал для нее самым дорогим человеком. На одном из допросов Мата-Хари с присущей ей импульсивностью воскликнула: «Проститутка – да, предательница – нет!»

После ее расстрела капитан Маслов напросился на передовую и отчаянно лез в самые опасные места, пока не получил тяжелое ранение. Отлежавшись в госпитале, он постригся в монахи.

А Иван с того времени стал ярым безбожником и не разрешал в семье отмечать церковные праздники, строго спрашивал за малейшие нарушения запрета.

Ксения мужу не перечила, но хранила на самом дне сундука, перевезенного с Украины на Дальний Восток, древнюю икону, и в тяжелые случаи жизни доставала ее и молилась своими словами, прося у Бога защиты и помощи.

…В Ворошилове Иван пробыл недолго.

К назначенному часу его пригласили в кабинет секретаря, где заседало бюро Уссурийского горкома. Не приглашая Потопяка присесть, первый секретарь Павел Герасимов зачитал:

– Постановление бюро Уссурийского обкома ВКП(б) от 28 февраля 1938 г. Апелляционное дело Потопяка Ивана Федоровича (на бюро Потопяк присутствует)

Потопяк И. Ф., год рождения 1982, соц. положение – крестьянин, образование – низшее, член ВКП(б) с 1925 года, п/б № 0494358, партвзысканий не имеет, работал председателем Черниговского РИКа.

Суть дела: Решением первичной парторганизации РИКа от 29/X 1937 года за притупление классовой бдительности Потопяку объявлен строгий выговор. Решением бюро Черниговского РК ВКП(б) от 6 октября «за потерю классовой бдительности, за скрытие от парторганизации засекреченного бюро по выдаче партбилета врагу народа Золотарю, чем дал возможность еще более замаскироваться врагам народа и проводить вредительскую работу в районе по развалу сельского хозяйства, а также еще более позволил законспирироваться Хазбиевичу, как пособнику врагов, Потопяк из партии исключен.

Установлено: Работая председателем РИКа Черниговского района Потопяк проглядел вредительство в МТС в ремонте транспортного парка и вредительство в животноводстве, зная о том, что у Золоторя отец расстрелян красными партизанами, голосовал за выдачу ему партбилета. Зная его еще по работе в Александровском районе в 1931 г., не сумел разоблачить его. На глазах у него враги развалили колхоз «1-е Мая». Потопяк свои ошибки признал…

Постановили: Решение Черниговского РК ВКП(б) об исключении из партии Потопяк отменить, в партии восстановить, за притупление классовой бдительности объявить строгий выговор с предупреждением и занесением в учетную карточку».

Зачитав Постановление, Герасимов строго посмотрел на Ивана, у которого от напряжения выступила испарина на лбу, а он даже не посмел смахнуть холодные капли.

После небольшой паузы секретарь заключил:

– Иди, Иван Федорович, работай, благодари партию и искупай свою вину. Надеюсь, ты полностью осознал свою вину перед партией и народом. Мы учли и твое партизанское прошлое, в этом нам помог командир партизанского отряда, и то, что ты в общем-то на хорошем счету на работе. Но учти, допустишь малейшую слабину в классовой борьбе, и пощады тебе уже не будет.

Первый секретарь провел пальцами рук по широкому командирскому ремню, опоясывающему полувоенную гимнастерку и, пока Иван шел на неслушающихся, ставших какими-то ватными, ногах к двери, привычно произнес: