Отпустив прислугу, стол накрывала сама хозяйка, милейшая Августа Богдановна Якобс, жена Карла Фаберже. Женщина добродетельная, терпеливая, прощавшая мужу некоторые мужские слабости. Вместе с ней он вырастил четверых сыновей, которые должны были преумножить славу дома Фаберже. В ее обществе он всегда был счастлив и благостен, чего никогда не скрывал. Так уж повелось в семье Фаберже, что в жены они брали исключительно рижанок. И Карл Фаберже не отступил от давней традиции, женившись на Августе Якобс, старшей дочке придворного краснодеревщика Богдана Якобса, потомка знатнейшего шведского рода.

Пододвинув мужу фарфоровую чашку, она налила в нее крепкого душистого чая, каковой Карл Густавович обожал.

– А вот это твой любимый липовый мед, – пододвинула она небольшую чашку с янтарного цвета медом.

– Благодарю, – буркнул Фаберже и потянулся за куском пирога, лежавшим на голубом блюде.

Евгений сидел по правую руку от отца и, слегка постукивая маленькой серебряной ложечкой по фарфоровой чашке, размешивал кусковой сахар. Выглядел он весьма задумчивым. За столом не было привычного оживления, только хозяйка, понимая настроение хозяина, осыпала его домашними новостями, до которых ему не было никакого дела. С ее слов выяснилось, что кухарка Груня скоро должна родить (странно, что он прежде не замечал ее беременность, а ведь проходил мимо нее едва ли не пять раз на дню). Дворник Ибрагим вдруг заболел, и сейчас двор подметает его племянник, тоже расторопный малый. А у горничной Ксении вернулся с фронта покалеченный муж, оторвало левую ступню. Но зато живой…

Казалось, что новости будут литься на Карла Густавовича бесконечно. Он лишь шумно отпивал из блюдечка и как-то зло заедал напиток сдобным пирогом с капустой.

– Я тут видел Ивана Борисыча Лидваля, – вдруг глухо заговорил Фаберже, поставив на стол пустую чашку. Евгений перевел взгляд на отца. – Столкнулись мы с ним в банке. Он как раз выходил, а я туда направлялся… Рассказал, что у него в доме большевики все выгребли подчистую! Даже спичек не оставили, чтобы камин распалить. Открыл он свой портсигар, чтобы папироску с горя выкурить, так проходивший мимо солдат и этот портсигар реквизировал. А он был подарен покойной супружницей… Едва ли не единственное, что от нее осталось… Когда он мне все это говорил, у него слезы на глазах наворачивались. Думал, заплачет… Но нет, выдюжил!

– Да, нелегко ему… А в банк он по какому делу заходил? – спросил Евгений.

Аппетита у него тоже не было, жевал больше по обязанности. Вкуса любимого шницеля, заботливо приготовленного матушкой, почти не ощущал.

– Позвонили ему из банка, сказали, что у них имеется какое-то важное дело, – ядовито хмыкнул Карл Густавович. – Ведь фабрику его национализировали. Думал, что хотя бы дадут компенсацию, ведь там столько построек, а сколько земли! Так что вы думаете? Вместо денег они подсунули ему на подпись какую-то бумагу, в которой было написано, что он не имеет к банку никаких претензий!

– И что же Иван Борисович?

– Ты же его знаешь… Он весьма деликатный человек. Поблагодарил за оказанную любезность и вышел вон!

Уверенно отрезав небольшой кусок от шницеля, Евгений заметил:

– Честно говоря, даже не знаю, кого следует больше бояться: налетчиков или чекистов.

– Больше следует бояться чекистов. Они забирают все до последнего гвоздя на какие-то там свои революционные нужды. А налетчики хоть чего-то оставляют, – буркнул Карл Густавович. – Августа, дорогая, налей мне, пожалуйста, еще чашечку чая, и обязательно с долькой лимона. А пироги хороши! – неожиданно улыбнулся он и добавил: – Есть хоть какая-то отрада в этой жизни.

– Но ведь чекисты как-то борются с преступниками и налетчиками, – возразила Августа. – Мне все время вспоминается семнадцатый год, когда и на улицу нельзя было выйти. Одна пальба! А сейчас хоть какой-то порядок восстановился.

К Евгению возвращался утраченный аппетит, отрезав очередной кусок мяса, он быстро его сжевал и заговорил:

– Матушка, а вы думаете о том, зачем они ловят этих бандитов? Чтобы не делиться! Конкурентов своих отлавливают. Потому что чекистам от каждой экспроприации, как они изволят выражаться, поступает двадцать процентов. В действительности, я думаю, что и больше… Какой же ненормальный будет потом пересчитывать все то, что у него изъяли, а потом еще и возражать им? Ведь за такое они и к стенке могут поставить! А еще полагается от изъятого пять процентов осведомителю, что навел их на богатого клиента. Так что бьются они за каждый рублик! Просто одни бандиты, прикрываясь законом, обезвреживают других бандитов. Но нам, собственно, от этого не легче.

– Мы не можем работать в сложившихся обстоятельствах, нам нужны какие-то гарантии безопасности и защиты.

– Папа, ты все-таки еще думаешь вернуться к работе?

– Видно, я неисправимый оптимист. Попробуем еще раз… Если от налетчиков мы все-таки сумеем отбиться, то как в таком случае отбиться от новой власти? Кто у них там в ЧК главный?

– Дзержинский. Заместитель – Петерс.

– А кто в петроградской ЧК?

– А петроградскую ЧК возглавляет Урицкий…

– Что ж, завтра же пойду к этому самому Урицкому. Знаешь что, Августа, у тебя просто великолепные пироги!

Петроградская ВЧК размещалась на углу улицы Гороховой и Адмиралтейского проспекта, уходящего прямым лучом от здания Адмиралтейства. В прежние времена пересечение было шумным, оживленным. По тротуару без конца сновали толпы прохожих, одетых в нарядные одежды, по дороге разъезжали редкие автомобили, слышался рассерженный звук клаксонов, громыхали экипажи, покрикивали извозчики. Но за прошедший год переулок как-то сразу посерел, а стук каблуков по брусчатке наполнился каким-то зловещим звучанием.

Проехав Адмиралтейский проспект, машина вывернула на Гороховую.

– Останови здесь, – сказал Карл Фаберже водителю.

Машина остановилась недалеко от входа. Водитель, опасливо поглядывая на упакованных в тугие кожаные куртки людей, выходящих из здания, невесело спросил:

– Может, вас проводить, Карл Густавович, а то ведь…

– Никаких «а то ведь» не будет, – нахмурился Карл Густавович, – я политикой не занимаюсь. Мое ремесло – красота! Жди меня здесь.

Он распахнул дверцу и вышел из машины. Затем, горделиво распрямив спину, уверенно зашагал в сторону распахнутой двери, слегка опираясь на тонкую упругую трость.

– Вы к кому? – спросил красноармеец, стоявший у входа.

– Я к Урицому, – сказал Фаберже, стойко выдержав любопытный взгляд.

– Тогда вам по коридору и наверх, – немного потеснившись, пропустил старика часовой.

Поблагодарив его легким кивком, Карл Густавович прошел в здание.

– Мне бы к начальнику ЧК, не подскажете, как к нему пройти? – остановил он молодого человека лет двадцати пяти в затертом матросском черном бушлате. Через плечо на двух узких ремнях висела деревянная полированная кобура, из которой выглядывала темно-коричневая ручка маузера.