вазиры султана – если родовитые. Или в торговцы – если папа, или там – дядя, был таковым. А простолюдины вроде меня, но – с определённым складом характера, да ещё и в силу жизненных обстоятельств лишившиеся семьи, и овладевшие кое-какими боевыми навыками, могут зарабатывать, лишь продавая эти самые навыки. Так что выбор невелик – или в пираты, бандиты и грабители… Или – в наёмники! Впрочем, разница непринципиальна. И простому человеку часто незаметна – при случае ни те, ни те не упускают вот именно – возможности.

– Пограбить! – она возвела очи горе, и вздохнула, – Ладно, твоя правда. Неправильно, наверное, судить о вас, солдатах удачи, только по слухам, сплетням, да тебе.

Конан, во время их разговора успевший скатать одеяла, и собрать и навьючить на своего коня всё остальное добро, и собиравшийся уже сесть в седло, кинул на неё взор через плечо:

– Хе-хе. Я заценил юмор. Ладно, мы будем разговаривать, или всё-таки двинемся?

– Двинемся, конечно! Но… Разве мы не похороним тех, кого ты убил?

– Почему – похороним? Я лично никого хоронить не собираюсь. А ты, если хочешь – копай себе, я никого не держу. Правда, меч не дам. А больше копать нечем. Разве что их же зубочистками-кинжалами. Так что? Остаёшься?

– Н-нет… Нет. Но Конан… Разреши, я хотя бы схожу – попрощаюсь!

– Сходи. Пять минут нам погоды не сделают.

Спустя действительно пять минут его новая напарница вернулась. Серое лицо и трясущиеся губы сказали варвару о том, что женщина и правда – понимает, что отрезана от корней. И никого из близких у неё на этом свете не осталось. И во всей её деревне теперь пусто, как в ласточкином гнезде зимой. И так же тихо. Правда, варвар почуял, что грустила она всё-таки не об этом. Не о том, что очень скоро соломенные крыши сгниют, глинобитные мазанки оплывут без надлежащего ухода, превратятся в глинистые холмики на поверхности земли, а чуть погодя дожди да ветры сотрут и эти следы человеческого поселения.

А о тех, к кому была привязана, и кого знала всю жизнь…

Но в тоне, когда женщина заговорила, звучала только равнодушная деловитость:

– Ну что, поехали?

– Поехали-то мы – поехали… Только вот интересно, куда это ты собираешься ехать в таком наряде?

– Бэл его раздери! Твоя правда: в такой одежде на меня только слепые не будут показывать пальцем!

– У тебя нормальная-то, женская, или походная, одежда есть?

– Есть, конечно. Потому что вот чего твари в отличии от банд разбойников не делают, так это – не грабят подчистую всё добро из домов. Им это добро…

– Не нужно. – докончил её немудрёную мысль варвар, – Я уже понял. Кстати, хотел спросить на досуге. Вы почему обосновались на этой дороге, а не на главной? Вот там-то вы уж точно могли бы «привлечь внимание путешественников»! И султанов.

– Мы… – она вновь покусала тонкие губы, – Сам видел: нас оставалось всего пятеро. Ну, мужчин. У нас не было достаточно сил, чтоб нападать там! Потому что не путешествуют сейчас к нам в Порбессию купцы без солидного отряда охраны. Вот именно – наёмников. Ну, или своих вооружённых слуг. Почти профессионалов. А самое главное – тогда нам негде было бы жить. Потому что наша деревня… Наша бывшая деревня – всего в двух часах ходьбы быстрым шагом. А на коне – час.

– Ладно. Залезай. – Конан, уже сидевший в седле, подал руку, – Поедешь спереди. Чтоб лучше указывать дорогу.

– Ага, хи-итрый, да? Думаешь, если буду сидеть спереди, я, чтоб не оборачиваться каждый раз, буду меньше говорить?!

Конан, не думавший, что его маленькую невинную хитрость раскусят так быстро, усмехнулся:

– Похоже, сработаемся. Ладно, давай руку.

Через примерно полчаса езды то ли жаркое летнее солнце, то ли усталость, то ли ровный и неторопливый шаг коня подействовали на Резеду усыпляющее. Она, вначале ёрзавшая, и ворчащая то на «неудобное седло», то на слепящее солнце, то на жар от груди варвара, теперь мирно откинулась на эту самую грудь, и нагло пользуясь тем, что руки Конана, держащие поводья, одновременно удерживали и её хрупкое тело, словно в коконе, расслабилась, будто и правда – спала в привычной с детства, и мягкой, постели. Нижняя челюсть трогательно отклячилась, и женщина даже похрапывала, а туловище чуть прогибалось в такт шагам коня. Миниатюрная головка, повёрнутая чуть боком, и покоящаяся сейчас как раз между грудных мышц Конана, тоже слегка раскачивалась – в такт шагам. Было и правда похоже, что Резеда доверяет киммерийцу.

А ведь только вчера хотела убить!

Ох, женщины…

Конан понимал, конечно, что чем дольше они будут общаться, тем больше проблем у него может возникнуть позже. Уже после завершения этой «миссии».

Потому что он волей-неволей привыкнет к женщине. И она и её дальнейшая судьба станут ему небезразличны.

Он не слишком любил такие взаимоотношения.

Наёмник должен быть свободен!

Если у него есть какие-то привязанности, связи, или родственники и близкие – он сильно рискует. Что в критический момент этих самых родственников, или близких людей враги могут взять, например, в заложники. И использовать в нужный момент как весьма весомый аргумент. Заставив колебаться. Сомневаться. Бояться за чужие жизни, вместо того, чтоб рубиться без оглядки!

А колеблющийся или сомневающийся воин – мёртвый воин.

Киммерийцу вовсе не улыбалось, чтоб у кого бы то ни было появилось орудие, с помощью которого можно было бы влиять на его поступки и решения. Правда, он пока не сомневался, что женщина просто хочет привязать его к себе – для себя.

Потому что думает, как обычно, с чисто женским коварством и нелогичностью: «Ага! Если эта волосатая обезьяна влюбится в меня, я смогу его заставить отомстить за моих родных и земляков даже если чёртов султан не захочет заплатить столько, сколько этот наглый сволочь заломит!»

Разумеется, в таких раскладках есть и доля истины: Конан привык исполнять дело, за которое ему – не важно, заплатили, или нет, но – которое он обещал исполнить. И исполнить с максимальной точностью. И ответственностью. Иначе кто бы доверял ему?!

И – главное! – платил?!

Он действительно не сомневался: его репутация сейчас работает на него! И раз молва о нём дошла и сюда, значит, не зря он старался. И такая слава наверняка позволит…

Хорошо поторговаться!

Деревню Резеды варвар увидал с холма.

В том, что она или покинута, или вот именно – вырезана до последнего человека, усомниться было невозможно. Потому что запустение и атмосфера безлюдности проступали во всём: тут