– Возьми сам все это, – здоровой рукой Растак обвел добычу, – а свинец оставь нам.

– Ты знаешь Договор… – Суор прикусил губу.

– Знаю и потому сказал не всерьез. Вот лежит добыча, взятая на телах, а вот – свинец. Прикажи своим воинам ссыпать подобранное сюда же, и мы поделим все так, как велит Договор.

– Воины Рыси привыкли подбирать добычу после битвы, а не во время ее, – высокомерно ответил Суор. – Оттого-то мы не знаем поражений…

Растак сам видел, как во время отступления люди Суора нагибались и поднимали, а потом, конечно, попрятали тусклые комочки металла, но сделать он сейчас ничего не мог. Не прикажешь же обыскать союзников, которые вдобавок многочисленнее! Нет, придется смириться: что попрятано, то пропало. И из того свинца, что подобран своими, придется отдать Суору ровно две трети, как это ни обидно. Да еще, никуда не денешься, придется поделиться с людьми Вепря за их «щедрую» помощь пятнадцатью бойцами… Хорошо еще, что свинца в сплав идет совсем немного, куда меньше, чем меди. Драгоценного металла, оставленного алчными союзниками, возможно, хватит на сорок-пятьдесят особо твердых мечей… А может, и не хватит. То, что не удалось в спешке отступления подобрать за валом, без всякого сомнения, подберут плосколицые – свинец и ими ценится. Даже Суор не предлагает пойти поискать там потом, после ухода чужой орды…

Спору нет, помощь союзников сегодня спасла племя. Но сами-то они после боя недосчитались всего лишь одного своего воина! Одного!..

– Хорошо, – сухо сказал Растак. – Будем делить то, что лежит здесь. Как велит Договор.

Клянусь, ни львы, ни тигры,

ни медведи

Столь не страшны!

А.К. Толстой

Кажется, дело сделано. Помощь не опоздала, люди из смежного мира подтвердили верность Договору, враг отогнан, племя живо и будет жить. Так отчего же нехорошо на душе? Оттого, что женщины воют в голос над убитыми? Да, но в какой битве удавалось одолеть сильнейшего числом врага без потерь? О таких чудесах не знали и древние, забытые ныне старики, чьи рассказы Скарр слышал еще мальчишкой, незапамятно давно. Наоборот, прежде, задолго до рождения тех стариков, не раз случалось, что от племени оставалась лишь горстка людей. Воют бабы над убитыми, но не от воя по погибшим тяжело на сердце, совсем не от воя…

Трясучий озноб колотил старое высохшее тело. Не окончив жертвоприношения, Скарр уковылял в свою землянку на отшибе – видит Земля, как трудно дался ему этот путь! Если бы не Юмми, пожалуй, и не дошел бы. А дойдя – свалился на постель из вытертых волчьих шкур, но не уснул, а заметался в полубреду-полуяви, казня и кляня себя.

Так топорно открыть Дверь!..

Он слишком спешил и слишком устал от подъема на Двуглавую, чтобы быть осторожным, как и подобает чародею, открывающему проход в смежный мир. Он стал слишком стар и невнимателен. Грубо схватил едва нащупанную Дверь, рванул со всей силы… такая работа Ер-Нану впору! И вот итог: открылась не одна Дверь, а две или даже три. Мало того, ненужные Двери открылись не куда-нибудь, а в Запретный мир!

Само по себе это было еще не так страшно – у молодых, неопытных чародеев ошибки случаются сплошь и рядом. Хвала богам, Дверей между мирами немало, но большинство из них недоступны – либо блуждают столь высоко, что залететь в них, когда они открыты, может разве что случайная птица, либо, наоборот, находятся под землей. Не раз бывало, что из открытой неумехой Двери с грохотом валились камни, шуршащей лавиной сыпался песок, лилась соленая вода, текла глинистая жижа… Иное дело человек. На памяти Скарра таких случаев не было, лишь смутные предания далекой старины, больше похожие на сказки, рассказывали о незаконных чужаках из иных миров. Но только не из Запретного мира!

Один или двое?.. Скарр пытался вспомнить свои ощущения. Пожалуй, все-таки двое… Он открыл самое меньшее три Двери вместо одной. Кажется, одна из них соединила Запретный мир с землями племени Волка… а вторая? Где она открылась? В землях людей Медведя, Лося, Соболя? У крысохвостых?

Не уследил…

– Юмми! – позвал старик.

Правнучка, нет, все-таки правнук… сколько раз давал себе слово даже в мыслях не называть ее девчонкой, – метнулась к стонущему старику.

– Деда? Ты только скажи, я все сделаю… Ты болен, да?

– Иди к вождю, – тихо, раздельно произнес Скарр. – Скажи ему, что старый чародей хочет его видеть. Пусть поспешит, это важно.

Медвежья шкура, закрывающая вход в землянку, колыхнулась – Юмми выскользнула наружу. Вернулась она даже быстрее, чем предполагал старик.

– Он не придет, – в голосе Юмми прозвучала вина. – Прости, деда… Он сказал, что слишком занят и что ты должен прийти к нему сам, если у тебя есть что сказать. А когда я попросила… попросил еще раз, он прогнал меня. Он ведь ранен, и ему больно, деда, ты не думай, он плохого не хотел…

Ох-хо… Слова вождя больно царапнули сердце, и в ответ ожила, заворочалась под левой лопаткой старая, уже почти забытая тупая игла. А впрочем, разве Растак не прав? Не он навредил сегодня всему миру, а ты, с тебя ведь спрос, вот ты и иди…

Цепляясь узловатыми пальцами за стену землянки, Скарр сел, нашарил гнутую клюку из зуба древнего зверя и, опираясь на нее да еще на плечо Юмми, с усилием поднялся на ноги. Невидимый медный молот гулко ударил в висок, в глазах потемнело. Ничего, сейчас пройдет… Надо идти… надо…

Узкий мостик из пары отесанных поверху бревен вывел на тот берег, где ниже по течению ручья лежала деревня. Давно было заведено, чтобы чародеи жили на отшибе. Они, конечно, люди нужные, незаменимые – но хочешь не хочешь, а побаиваются их сородичи. Нет хуже приметы, чем встретиться с колдуном нос к носу, оттого и жить им лучше отдельно, однако и не слишком далеко от деревни. Чародей всегда может понадобиться.

Но сейчас людям было не до чародея с учеником-мальчишкой. На площади всхлипывающие бабы варили в громадных котлах над жаркими кострами особую похлебку для угощения союзников, резали жареное, копченое и варенное с черемшой мясо и жирные лососевые спинки, тащили откуда-то целые связки битой птицы, а вон и горшки с хмельным медом дожидаются, когда их откупорят. Все-таки праздник… Многие из этих баб стояли сегодня на валу, ничем не хуже мужчин показав себя в битве, а все опять им: и позаботиться о раненых, и наскоро оплакать мертвых, и, едва успев смыть с себя чужую кровь, готовить союзникам угощение, как велит Договор… Павшие еще не погребены – а праздник есть праздник, ничего не попишешь. Мужчины тоже заняты – стоят толпой между деревней и валом, смотрят, как Растак и Суор с присными делят взятое в бою добро, ворчат недовольно. Дело важное, до чародея ли тут? Это потом люди вспомнят, кому обязаны жизнью, и почти каждый подумает, что в половине смертей виноват Скарр – мог бы вызвать подмогу и пораньше, не дожидаясь крайности, даром что в Договоре сказано иное. Жизнь проходит, а люди не меняются… нет, не меняются.