Книги пишутся по определенной схеме, а реальную жизнь под схему, разумеется, не подгонишь. Люди живут не по схемам, они не запрограммированы, как компьютеры, одинаково реагировать на определенные события.

Многие знают Тильду лучше меня, но, думаю, даже они не понимают ее до конца. События, повлиявшие на формирование ее личности — зачатие в результате изнасилования, клеймо позора, доставшееся ей при рождении, младенчество в казенном доме, — безусловно, побудили ее помогать другим брошенным и осиротевшим детям, но Тильда всегда помнила, что она не такая, как другие. Чем более трагичны обстоятельства жизни человека, тем в меньшей степени окружающие способны поставить себя на его место. Вот почему многие избегают тех, кто потерял близких. Пока они сами не оказываются в подобной ситуации, они просто не знают, что говорить, что делать. Не будучи в состоянии постичь всю глубину чужого горя, подобрать верные слова, они предпочитают отойти в сторону.

В тот вечер я долго работала, сосредоточившись на второй половине жизни Тильды: писала о 1950, 1960 и 1970-х годах, о том времени, когда трудный период в личной жизни Тильды прошел и она активно занялась общественной деятельностью. У меня были фотографии: Тильде вручают букет перед зданием только что открытой клиники имени Эрика Вирмера; Тильда получает орден Британской империи. Я сложила по порядку диктофонные записи с интервью, письма приемных детей Тильды и воспитанников Красного дома. Я еще раз внимательно просмотрела список внуков Тильды, вычеркивая тех, с кем я уже беседовала.

Работать я закончила почти в час ночи, но уснуть не могла. Лежала в постели, размышляя. Воспоминания мелькали в голове, будто кадры из фильма, поставленного на ускоренную перемотку. Живая изгородь из самшита в саду Тильды, выражение ее лица, когда она показывала мне свой фотоальбом. Патрик в больнице. «Поехали со мной в Камбрию». Интересно, решусь ли я на это? Мне было страшно. Я прожила в Лондоне семь лет — сумею ли я покинуть насиженное место и начать жизнь заново в том суровом прекрасном краю? Пусть жилище у меня маленькое и неудобное, пусть я часто бываю одинока, есть некая надежность в моей нынешней жизни, знакомая обстановка вселяет в меня чувство безопасности. Чтобы уехать с Патриком в Камбрию, я должна безоговорочно ему доверять, должна быть абсолютно уверена в своем решении. А у меня сердце сжималось от одной только мысли, что я совершу столь серьезный шаг.

Думы изнурили меня, но сон по-прежнему не шел. Я выбрала самую толстую, самую старую и самую скучную из библиотечных книг, что лежали на моем столе, и начала читать. Это было издание 1926 года. Первая глава посвящалась истории Болотного края — верное лекарство от бессонницы. Свернувшись калачиком под одеялом, я читала про древних римлян, про то, как они колонизировали восточную Англию, про их попытки осушить враждебную землю, про то, как их цивилизация в конце концов зачахла и ее сменила культура менее организованного народа. Потом были англосаксы — святой Гутлак,[84]жалующийся на топи и вредные испарения, и Херивед Бодрый.[85]

К тому времени, когда я приступила к чтению раздела о средневековой истории Болотного края, у меня слипались глаза. Я уже хотела было отложить книгу, но, заглянув немного вперед, увидела, что до конца главы осталось две страницы. Я заставила себя читать дальше. Дошла до описания наказаний, которым подвергали нерадивых землевладельцев, не поддерживавших в надлежащем состоянии морские берегозащитные сооружения. Эти строки мне пришлось прочитать дважды. Сердце бешено заколотилось, сон как рукой сняло.

Я села в постели. Теперь я точно знала, кто убил Дару Канавана.

Она просыпалась часа в четыре утра, как раз перед тем, как начинали петь птицы. Макс к ней тогда вернулся, и теперь она всегда удивлялась, что его нет рядом, когда, повернувшись в постели, пыталась нащупать его рукой.

Часто ей удавалось снова задремать, но сегодня не получалось. Разговор с Ребеккой разворошил воспоминания, и сейчас события сорокалетней давности казались ей более реальными, чем туманное серое утро одного из последних деньков уходящего лета. Тильда встала с кровати, покинула комнату. Она тихо шла по дому, ступая осторожно, чтобы не потревожить сон Джоан.

Каждая комната хранила свои воспоминания, но ближе всего он к ней был, конечно, в гостиной на верхнем этаже. Стоя у большого окна, она слышала шепот голосов.

— Полагаю, это от входа. — Он показал на облезлую прогнившую входную дверь.

Тильда глянула на ключ, который дал ей Макс.

— Я забрал его сегодня днем у агента по торговле недвижимостью. Я покупаю Красный дом, Тильда. Оформление займет примерно месяца полтора, но ключ мне дали, так что можем посмотреть, что к чему.

— Ты покупаешь этот дом? — прошептала она.

— Для тебя. Я знаю, что тебе он нравится. Для нас, Тильда, если ты захочешь, чтобы мы были вместе.

Она не двигалась, не вставляла ключ в замочную скважину. Спросила только:

— Макс, а как же Сесиль?

— Сесиль? С Сесиль мы друзья. Она для меня просто очень хороший друг.

Он лгал.

— Сесиль была твоей любовницей, — возразила она.

В подтверждение ее слов он склонил голову, и она сказала сердито:

— Возвращайся к ней, Макс. Оставаться со мной из жалости не нужно.

Он взял с ее ладони ключ, вставил его в замок. Дверь скрипнула, паутина в щелях порвалась. В холле взметнулись вверх листья. Макс протянул ей руку.

— Пойдем смотреть?

Она помедлила пару секунд и вслед за ним вошла в дом. Комнаты были такие, какими она их себе представляла, — поблекшие, прекрасные, с каминами из золотистого камня; пол выложен стершейся плиткой.

— Сесиль по моей просьбе выставила на продажу автомастерскую, — сообщил Макс. — А утром я встречался с отцом, одолжил у него денег, чтобы внести залог за Красный дом. Цена вполне приемлемая: дом много лет пустовал, а сейчас мало кто покупает жилье с такой большой площадью. Мне придется много работать, но я уверен, нам удастся придать ему жилой вид. Ну, и когда он будет готов, ты заполнишь его детьми.

— Макс, — произнесла Тильда.

Они находилось в комнате с видом на палисадник. Широкое эркерное окно в каменной оправе было почти полностью затянуто ползучими растениями.