Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Н
Нагота
Не слово «нагота» важно, а сама нагота. Нагота человеческого тела – женского и мужского. Я рос во времена, когда нагота женского тела была (мне – мальчику, юноше…) недоступна. Вернее, не была так доступна, как сейчас. Нагота – как зрелище – была невероятной силы магнитом, запретным плодом. Порнографии просто не было. То есть она где-то там, в криминальном мире была, но я-то жил в другом мире. И в кино тогда «боролись с голизной» – было такое жаргонное выражение у кинематографических начальников, следивших за общественной нравственностью. В общем, времена были пуританские.
Нагота была доступна в живописи, на полотнах старых мастеров. Признаться, эротических ощущений у подростков и юношей моего поколения большинство этих голых теток не вызывало. Память подсказывает: «Венера» Боттичелли – пожалуй, одно из немногих исключений. Она была, видимо, вполне во «вкусе времени».
Яркая и весьма эмоциональная эротика советских живописцев существовала, но во всем своем полнокровном многообразии она стала мне известна и доступна лишь в последние десятилетия. А в те времена репродуцировалось весьма немногое: из Дейнеки, Пластова… На выставках можно было увидеть, конечно, несколько больше.
Сейчас стало ясно, что любование наготой никогда не прекращалось во всех видах изобразительного искусства, в том числе и в фотографии. Теперь в Интернете доступны большие подборки «эротического искусства в СССР».
Говорить о созерцании и тем более контакте с телесной наготой «вживую» я тут не буду: и жанр не тот, и вообще… Есенин предупреждал, что «о любви в словах не говорят».
Равновесие между степенью эротического переживания или даже возбуждения, производимого созерцанием наготы, и несколько иначе эмоционально окрашенного эстетического любования наступает, как правило, с возрастом, с обретением гармонии и полноты собственной гормонально-физиологической жизни.
Нагота – и стыдливая, целомудренная, и откровенная, эротичная – прекрасна, но у каждой из них есть свое время и место, свои обстоятельства, при которых она или уместна, или неуместна. Я из тех, кто не считает совместное – зрительским залом – созерцание наготы чем-то нормальным. Публичность разрушает, искажает мою индивидуальную эмоцию, создает для меня дискомфорт. Так рождается пошлость. А могло бы родиться высокое чувство. Нагота и ее созерцание интимны.
Надежда
– Вы пришли получить деньги по векселю, если не ошибаюсь? – спросил фельдкурат своего гостя.
– Да, и надеюсь…
Фельдкурат вздохнул:
– Человек часто попадает в такое положение, когда ему остается только надеяться. О, как красиво звучит слово «надейся» из того трилистника, который возносит человека над хаосом жизни: вера, надежда, любовь…
– Я надеюсь, господин фельдкурат, что сумма…
– Безусловно, многоуважаемый, – перебил его фельдкурат. – Могу еще раз повторить, что слово «надеюсь» придает человеку силы в его житейской борьбе. Не теряйте надежды и вы. Как прекрасно иметь свой идеал, быть невинным, чистым созданием, который дает деньги под векселя, надеясь своевременно получить их обратно. Надеяться, постоянно надеяться, что я заплачу вам тысячу двести крон, когда у меня в кармане нет даже сотни.
Да, это гениальный и бесконечно мною любимый Ярослав Гашек, «Похождения бравого солдата Швейка», та сцена, когда к фельдкурату Отто Кацу приходит «строгий пожилой человек, седой и прямой, как палка» с требованием возврата долга.
Смех смехом, но надежда, пожалуй, действительно придает человеку силы в его житейской борьбе. И не только: надежда порой возбуждает радость и даже наполняет жизнь смыслом. Потому так просто и естественно в нашу современную жизнь вошли слова поэта Николая Добронравова из песни Александры Пахмутовой: «Надежда – мой компас земной, а удача – награда за смелость…».
А почему Отто Кац говорит о «трилистнике»: вера, надежда, любовь? Потому что он читал Первое послание апостола Павла к Коринфянам, в котором сказано: «А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше. (1Кор. 13:13)
Написал он его в середине первого века нашей эры в городе Эфесе – это неподалеку от современного турецкого города Измира, бывшей греческой Смирны. В Послании есть глава 13, называющаяся «Дар любви». Она совсем короткая, так что я приведу ее здесь целиком.
Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею [дар] пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что [могу] и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится. Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое. Теперь мы видим как бы сквозь [тусклое] стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.
За прошедшие две тысячи лет появилось множество толкований и разъяснений этого текста. Вера, надежда и любовь возведены в ранг главнейших христианских добродетелей, появилось и почитание трех святых, почитаемых в лике мучениц.
Жила-была в Милане вдова по имени София и было у нее три дочери: Постис, Элпис и Агапе. В 137 году нашей эры она вместе с дочерями прибыла в Рим и остановилась у богатой дамы по имени Фессамния. Дочери Софии воспитывались как христианки, а император Адриан, правивший Римом, был язычником и с христианством боролся. Сперва он пробовал
