— А своей головы нет? — Это начинало надоедать. Кэналлийский вояка бекал и мекал, как агарисский придурок.

— Своей головы у меня немного все-таки осталось. — Дьегаррон изобразил улыбку и налил касеры. В два стакана, хотя сам не пил. — Ваше высочество, я не только командую армией, я отвечаю за все происходящее в Варасте. Поэтому я не стал дожидаться его преосвященство. Я… Я должен вам сообщить, что ваш внук пытался объездить принадлежавшего маршалу Алва коня, и конь его убил. Это произошло в шестой день Весенних Ветров. Я получил известие утром. Я могу вам чем-то помочь?

— Мне не надо помогать.

Зачем-то она посмотрела на потолок. Потом — в окно и увидела давешнего адуана, вернее, его лошадь. Растолстевшая за зиму кобыла медленно брела кровавым от маков берегом. Взмахивал, отгоняя мух, белесый хвост, безнадежно ярко светило солнце.

— Отойдите и сядьте. Я не упаду, а вы можете.

Она ничего не чувствовала, ничего! Ела, спала, пила. Беспокоилась о Дугласе, о Робере с гоганской дурочкой, о паре агарисских знакомцев, но не о внуке. Выла от его бредней, злилась, а ведь в глубине души верила, что судьба вытащит дурня из любой ямины. Судьба передумала.

— Что это была за лошадь?

Дикий вопрос и ненужный. Больше ничего не нужно.

— Вороной мориск. — Дьегаррон упрямо торчал рядом. Решил, что она будет рыдать или падать в обморок. Не будет. Не умеет она этого.

— Спасибо.

Хочет помочь, не знает как. Тоже мне враг! Зверь кэналлийский… Глаза б не глядели!

— Ваше высочество, я не могу ни за что ручаться, но если это будет хоть немного зависеть от нас…

— Что может зависеть от вас?

— Похороны. Если вам трудно писать, скажите. Я отправлю срочных курьеров. В Валмон, в Алат, к регенту…

— Не нужно. Хватит таскать покойников. Вообще хватит.

Принцесса посмотрела на свои руки и поняла, что держит стакан с касерой. Она его взяла, потому что Дьегаррон налил. Кэналлиец хочет помочь. В самом деле, почему бы не налить пьющей бабе? Пускай запивает, не впервой. Пускай запивает, плачет, кричит…

Матильда Ракан молча поставила стакан на стол. Вспомнила о фляге, вытащила, положила рядом. Встала. Повернулась. Вышла.

3

Бумаг от Альдо осталось немного, но времени на них все равно не хватало. Марианну за минувший со смерти Альдо месяц Робер видел три раза, Клемента — четыре, но погромов в столице не случилось, голода тоже. Барсинцы и те сидели тихо. Все шло более или менее сносно, а Иноходец с Катариной украдкой считали дни до ответа из Ноймаринен. Ждать оставалось в лучшем случае недели полторы, в худшем — столько, сколько сочтет нужным истинный регент.

Сестра отзывалась о герцоге Рудольфе с теплотой, но она не поднимала мятежа и не вешала родичей губернатора, а договор с Савиньяком после переворота утратил силу. Власть вернулась к Олларам почти без помощи южан и уж точно без участия сидевшего в тюрьме Эпинэ. Робер и не подумал бы возмутиться, верни Ноймаринен мятежного герцога в Багерлее, но Карваль, Пуэн, Сэц-Ариж не должны болтаться в петле, что бы они ни натворили в Старой Эпинэ. А натворили они немало…

Робер прикрыл руками глаза, соображая, что важнее — письмо Гаржиака или жалоба гильдии лекарей, — но пришлось заняться третьим, потому что явился Ричард. Неожиданно и удивительно не к месту, но не выгонять же. Это Карвалю или Мевену можно сказать, что занят и просто устал до потери соображения, а Дикон, чего доброго, надуется и отправится со своей обидой к Катари. Сестра переносила эти визиты со все бо́льшим трудом. Она не жаловалась, но спать на ходу не значит ослепнуть.

— Передать корнету Окделлу, что вы заняты? — услужливо подсказал Сэц-Ариж.

— Нет… Пусть войдет, и, во имя Леворукого, не называй его корнетом!

— Простите, монсеньор, это лучшее, что можно о нем сказать.

— Не пытайся переплюнуть Придда, и вообще…

Никакого «вообще» в голову не приходило. В нее ничего не лезло, кроме романса, который пел сгинувший Валме. Жеманные строчки наползали друг на друга, забивая все, кроме усталости. «Это было печально, я стоял у окна», — пробормотал сидящий за столом Робер. Жильбера, к счастью, в кабинете уже не было. Робер снова прикрыл глаза. «Это будет печально, — раздалось в голове, — я не вспомню о вас…»

— Мне нужно с тобой поговорить.

— Садись. Как ключица?

— Прошла… Проходит… Робер, мы не можем терять времени. Скоро придут ноймары.

Что для Дика скоро, для них с Катариной и Карвалем — тысяча лет, но дуралей опять наслушался Штанцлера.

— В Олларию, скорее всего, войдут ополченцы из Приморской Эпинэ и кэналлийцы. Ноймаринен воюет, он вряд ли отпустит к нам хотя бы полк.

— Тем лучше. Ты еще не разбирал его бумаги?

— Чьи? — Изнемогавший в борьбе с романсом Иноходец не сразу сообразил, о ком речь. — А… Нет, руки не доходят. Я же говорил на прошлом Совете.

— Тогда это сделаю я. Альдо мне доверял, то есть он доверял нам с тобой, но ты занят… А мне рука не помешает.

— Нет, Ричард, это мое дело. — Будь Альдо жив, правда о нем пошла бы Дику на пользу, но мертвый имеет право на хотя бы одну любовь.

— Понимаешь, — Ричард усиленно разглядывал блестящий вопреки всем переворотам паркет, — там есть одно письмо… Личное. Оно лежит в гайифской шкатулке… Той самой, что взяли в гробнице. Если ты ее увидишь… Клянусь Честью, это касается только меня и Альдо. Я бы не хотел, чтобы это прочел даже ты.

— Хорошо, я верну это письмо тебе. Если найду. От кого оно?

— Оно лежит… лежало в шкатулке. Я не имею права сказать больше.

— Это так для тебя важно?

— Да! Там…

— Ты же не имеешь права говорить. — Наверняка что-то про Катари. Сестра уже не знает, что с этой любовью делать. — Я скажу тебе, когда займусь письмами. Ты узнаешь свое без шкатулки?

— Конечно! — Дикон перевел дух и торопливо выпалил: — Робер, ты думал о том, что мы будем делать дальше? Мы с тобой?

Зубы заговаривает… Дипломат! Точно просил руки Катарины и будет просить снова… А потом женится с горя на какой-нибудь Мирабелле.

— Если разрешат, я отправлюсь на войну. Хоть полковником, хоть капитаном… Буду рад взять тебя с собой. Конечно, когда ты поправишься…

— Я не об этом! Мы должны вернуть свои истинные имена! Катарина… Ее величество подпишет, и…

— Кому это сейчас нужно? — Работать, не спав две ночи, еще можно, но спорить об именах…

— Мы должны помнить, кто мы есть! — Нет, это не дипломатия, вернее, не только дипломатия. — Робер, истинные имена нужны нашим потомкам, нашим предкам… Всей Талигойе, всем Золотым землям.

Золотым землям если что сейчас и нужно, то покой. И предкам тоже. Где положили, пусть там и лежат. Правые, виноватые ли, не нам их судить.