а ты все равно все узнаешь. Зря ты принял под свое крыло Авдотью, когда она заявилась к тебе с интересом. Что ж ты не спросил, от кого она поимела его?

– Она, может, сама не знает от кого, – кинул конюх Михей.

– Хэ! Еще как знала!

У Мамонта Петровича перехватило дух. Он готов был горло выдрать участковому Грише за его паскудные слова, да руки Мамонта Петровича до того обессилели, что цигарка не удержалась в пальцах, выпала в грязь под ноги. Его дочь Анисья! Какой срам! Какой позор!

– Вот куда потянул номер, – подвел итог раздумью Мамонта Петровича участковый Гриша.

– М-да! – пожевал губами Михей.

– Ее… арестовали?

Немигающий взгляд Мамонта Петровича смутил Гришу.

– Ничего не могу сказать. Сам все узнаешь.

Участковый Гриша залез в тарантас и выехал за ограду.

Остался Мамонт Петрович наедине со своим горем. Анисья! Его дочь! Больше у него никого нет, ни единой души. Судьбина занесла его в отдаленный край, а не свила ему здесь гнезда, дохнула в лицо терпкой любовью, опалила обманом, а теперь еще и отбирает Анисью.

Участковый Гриша встретился с Агнией. Та шла из конторы леспромхоза.

– Здравствуйте, Григорий Иванович.

– Привет!

– Что так спешишь?

– Неделю не был дома.

И Агния поинтересовалась, скоро ли будут судить бандитов.

– Хэ! Судить! Какая быстрая. Представляешь, какая открылась картина? Что ты можешь сказать об Анисье Мамонтовне, например?

– А что мне Анисья?

– Как что? Землячка.

– Ишь какая родственница. – Губы Агнии передернулись, в карих глазах – злобная язвинка. – Она что, в Минусинске?

– Там.

– Я так и знала, что она прилетит.

– Гм! Поневоле прилетишь!

– Какая же такая неволя?

– Если присватается прокурор, тут уж, черт дери, всякая любовь выскочит из любой бабы. В точности.

– С чего прокурор?

– Услышишь, Аркадьевна. А насчет Демида могу заверить, он еще предъявит доченьке Головешихи полный счет.

Агния потупила голову, скупо попрощалась с Гришей, повернула к своему дому. VI

Тяжелое наследство досталось новому председателю от Павла Лалетина. В колхозной кассе, можно сказать, ни копейки. Кредита – не жди, если с долгами еще не рассчитались. Конеферма – в плачевном положении. А тут еще уборка хлебов подоспела.

Степан с членами правления обходил хозяйство колхоза.

– Сушилку строить? А кто будет строить? – разводил руками завхоз Фрол Лалетин.

– Без сушилки не прожить. Надо только дух поднять.

– И дух весь вышел, – бурчал Фрол.

– А ты не умирай раньше смерти, Фрол Андреевич, – перебил Степан. – И дух вышел, и руки не поднимаются! Что за упокойные разговоры! Пора встряхнуться.

– Оно так, Егорыч, пора, – косился Фрол, ничуть не тревожась напористостью Степана. Он знал, что как жил, так и жить будет. Видал он таких напористых!

В кузнице возле наковальни сидел косматый и черный от угольной пыли Андрон Корабельников. Костлявый, широкоплечий, неловко сгорбившись, старик старательно что-то записывал в тетрадь.

– Что ты тут пишешь, Андрон Поликарпович? – поинтересовался Степан.

Андрон закрыл тетрадку, поднялся:

– Про то услышишь, Егорыч, на собрании.

– Это он, Егорыч, речь сочиняет, – пояснил Фрол, вцепившись в бороденку.

– Не сочиняю, а записываю происшедшие факты за время председательствования племянника твоего Павла Тимофеевича, так и за время твоего нахождения на должности завхоза, – пророкотал Андрон.

…А на собрании Андрон, тяжело ступая, вышел к столу президиума с тетрадкой в руке и сразу же начал с погрома.

– Я наперед зачитаю, потом скажу от себя еще, – пробасил он и начал читать.

«Горлохватское правление.

Пол-литру водки надо купить? Для того чтобы купить, надо иметь деньги. Их надо зарабатывать. А как можно пить каждый день, а ничего не зарабатывать? Про то пояснение даст Фрол Лалетин, наш завхоз. Кто был при Павлухе Лалетине завхозом? Фрол Лалетин. Он распоряжался и живностью, и деньгами. Говорят: не пойман, не вор. Пословица неправильная. Пьет, а где деньги берет?

Вот взять пасеку первый номер. Сидел там Егор Вавилов – порядок был, прибыль была первеющая. Чай пили с медом. Фрол пхнул на первый номер свояка, Худина. И пасека моментом прохудилась – нету ни меду, ни денег. Или взять порядок по хозяйству. На конюшне нет сбруи. Головня сколько раз вопрос ставил решительно? А что делает Фрол? Вместо сбруи – ухлопал колхозные денежки на маслобойку да шерстобитку. Машины завезли, а к чему они, когда в наличности ни конопли, ни льна нет, из которых можно жать масло! Или про овец. Сколько их? Всего три сотни голов! План по шерсти не выполняем, а шерсточесальную машину купили. Вот и ржавеют под дождем. Разве порядок?

Примеров много, но не скажу – так и далее. Мое предложение: Павлуху Лалетина надо утвердить бригадиром по первой бригаде, пусть поучится малым отрядом руководить, а прежнего бригадира беспредельно снять, как не оправдавшего доверия. Фрола Лалетина надо поставить на молотилку как машиниста. Пусть поработает для хозяйства. Из правления предлагаю вывести Фрола Лалетина и опять же Худина, как никуда не годного».

Закрыв тетрадку и утерев пот с лица, Андрон продолжил:

– Вот теперь скажу не по бумаге: председателем ревкомиссии на место Лалетина Тимохи выбрать Мамонта Петровича.

Наступила неприятная тишина. Слышно было, как пощелкивали на зубах кедровые орехи, как сопели мужики возле Андрона.

– Планеты ревизовать или как? – поднялся Фрол Лалетин, моментально сообразив, что на вопросе с Мамонтом Петровичем он может выскочить из воды сухим.

– Молчи, Фрол! – загремел Андрон. – Головня наперед грабанет тебя под пятки, а там и к планетам поднимется.

Раздался смех.

Мамонт Петрович поднялся со скамейки и стоял сейчас среди народа в своей распахнутой старой телогрейке, из-под которой виднелся низ синей рубахи. Он смахивал на маяк в открытом море, доступный всем ветрам и непоколебимый ими.

– Хлещи, Андрон! Двигай.

– Головню председателем ревкомиссии!

Но вот выдвинулся Егор Андреянович. Поднял руку, тронул щепоткой седой ус, задирая его вверх, наподобие стрелы:

– Про што толкуете, мужики? Андрон в шутку кинул, а тут и всурьез приняли. Нехорошо. Разуметь надо, а не хаханьки строить на собрании. К чему обижать убогого? Какой вам Головня председатель ревкомиссии! Ему самого себя не проревизировать! Садись, Мамонт Петрович. В обиду не дам тебя. Как бывшего моего партизанского командира.

Всем стало неудобно, стыдно. Не за Головню, а за Егора Андреяновича.

Головня раздувал ноздри, не зная, что ответить-то Егору Андреяновичу. Вот как можно хитро унизить человека, что и ответить-то на оскорбление – рта не откроешь.

За председательским столом на сцене поднялся Степан.

– Насчет убогости – разговор оставим на совести Егора Андреяныча. – Палец Степана указал прямо на отца. – Я лично знаю Мамонта Петровича как честного колхозника, труженика на совесть.