— С того самого, Иван Иванович, как я с вами последний раз поработал. Кстати, что ваша язва? — спросил Тим брезгливо.

— Великолепно. Как будто и не было ее никогда.

Тим вздохнул.

— Надо бы проверить. Выглядите вы получше, это правда, но…

— Спасибо, у меня все в порядке, — быстро сказал Гаршин.

Тим встал, сунул руки в карманы и прошелся по кабинету. Остановился перед столом и, покачиваясь с носков на пятки, навис над Гаршиным, который весь съежился и затих.

— Год назад вы совершили очень большую ошибку, господин Гершович, — тоном прокурора сообщил Тим. — Вы не пришли ко мне на два последних сеанса. А эти сеансы были очень важные, может быть, даже решающие. Я вам это говорил. Тем не менее вы не пришли. Догадываетесь, какие выводы сделал я?

Гаршин-Гершович потупился.

— Я понял, что вы только делали вид, будто верите мне, — обвинил Тим. — Вас рекомендовали надежные люди, у меня не было оснований отказать им, я с вами интенсивно работал, тратил на вас свое здоровье. А вы удрали без объяснения причин. Мне на деньги наплевать, у меня их завались. Но я понять не могу, отчего мой клиент растворяется в воздухе. Объяснение только одно — он не верит, что я его вылечу.

Гаршин отвернулся к окну, сложив руки на груди.

— А вы ведь неплохо писали об экстрасенсах, господин Гершович. Объективно, честно. Почему вы попросились именно ко мне со своей язвой? А? Я ведь не знал, что в частной жизни вы язвенник Гершович, а на работе — журналист Гаршин.

— Тимофей, я тоже не знал, что ваша фамилия Костенко, — сквозь зубы процедил Гаршин, поворачиваясь к Тиму лицом. — Я бы обязательно вас спросил, не тот ли вы Тим Костенко, который работает здесь у Малининой. Я же хорошо знаю ваши обзоры писем, я их все читал…

Тим ссутулился и отвел глаза.

— Так что ж вы меня сразу не признали, увидев в редакции? — спросил он устало, опускаясь в кресло. — Совесть заела?

— Допустим, — ответил Гаршин, слегка расслабляясь. — Допустим, мне действительно было стыдно. Я совершенно не знал, что сказать вам. И признай я вас, ребята начали бы задавать ненужные вопросы… Поймите, Тимофей, я не афиширую то, что я болен. Некоторые свои болячки выставляют напоказ, а я вот не могу, не хочу…

Тим внимательно посмотрел на Гаршина. «Врет, не врет? Сейчас «щелкну», проверю. Нет, чуть погодя. Отвык я за последнее время от двойного восприятия. Могу случайно измениться в лице, он увидит, что я его «нюхаю», обидится еще. И так уж я достаточно ему нахамил».

— Это надо так понимать, что язва все-таки беспокоит? — спросил Тим.

— Слегка…

— Тьфу, блин! Почему вы не пришли тогда?

— Так вышло, Тимофей…

— Знаете, Иван Иванович, я гораздо моложе вас, но меня это не смущает. Сейчас я вам скажу, кто вы. Вы кретин!

— Тимофей, перестаньте! — рявкнул Гаршин, ударяя кулаком по столу.

— А что вы мне рот затыкаете?! Из-за вашего упрямства я допустил брак в работе! И вдобавок вы уволокли с собой мой информационный фантом, который до сих пор от меня подпитывается! Поэтому и язва вас беспокоит всего лишь слегка! Вы пришли ко мне в таком состоянии, что сейчас бы уже лежали в гробу, если бы я не вмешался!.. - Тут Тим осекся.

— Действительно, хватит, Тимофей, — сказал Гаршин сухо.

— У-у-у… — простонал Тим. До него окончательно дошло, что Гаршин не верит в экстрасенсов. Как минимум сенс Тим Костенко не произвел на Гаршина должного впечатления. Те самые два сеанса, которые Гаршин не «добрал», действительно были очень важны. А у Гаршина сложилось впечатление, что с ним просто ничего не сделали. То, что ему действительно полегчало, он объяснил какими-то другими причинами.

Тим закусил губу и нахмурился. «Надо бы встать и уйти, хлопнув дверью. Но я этот спектакль выдержу до конца. Нужно все-таки узнать, чего эта сволочь от меня хотела. И нужно действительно «щелкнуть» и посмотреть, что там у него творится».

— Хорошо, — сказал Тим, доставая сигареты. — Оставим эту тему. Вы хотели со мной говорить — давайте разговаривайте. Если все еще хочется.

Гаршин сунул палец за ворот старомодной водолазки и оттянул его, словно желая продышаться.

— Да, — пробормотал он, — хочется. Я готов этот инцидент считать исчерпанным.

Тим бросил на Гаршина косой взгляд, но ничего не сказал.

— Так вот я что хотел узнать… — Теперь интонации Гаршина были сухими и строгими. — Вы, Тимофей, застолбили отличное место в отделе Малининой. Зачем этот внезапный переход к Гульнову?

— Я напал на «Программу «Зомби».

— Очень странно, Тимофей. Человека, который вывел вас на эту тему, другие сотрудники отдела характеризуют вполне определенно…

— Он просто вывел меня на нее, и все.

— Но и другие субъекты, с которыми вам приходилось встречаться, были, мягко говоря, э-э… — Они не все больны. Далеко не все.

— Но тем не менее это довольно странные личности, не правда ли, Тимофей?

— А вы что, мало работали со странными личностями?

— Я всегда работал со специалистами, Тимофей, — сказал Гаршин наставительно. — Да, в сфере моих интересов лежат и аномальные явления тоже. Но о них я беседовал, как правило, с учеными, которые их исследовали. А странные личности — это не тот контингент, с которым подобает общаться серьезному журналисту. Тем более что наш отдел называется, кажется, отделом науки.

— Вы сейчас говорите как функционер, — заметил Тим.

— А я и есть функционер, — кивнул Гаршин. — Я теперь в какой-то степени номенклатурный работник. И в мои обязанности входит разъяснение подчиненным их обязанностей.

— Постановка задач и определение границ…

— Совершенно верно.

— Когда я служил в сто пятнадцатом артиллерийском полку, — сообщил Тим едко, — у нас в штабе дивизиона висел плакат с таким изречением: «Там, где нет контроля исполнения, исполнительность равна нулю». Давайте ближе к делу, Иван Иванович. Что вы хотите узнать? Что я тоже странный человек? Да, я странный. Но пока еще не больной. В отличие от вас, например.

— Перестаньте, Тимофей. У нас серьезный разговор.

— Фигня! — отрезал Тим. Он почувствовал, что теряет над собой контроль. Его так и распирало желание плюнуть Гаршину-Гершовичу в морду. — У нас намечалась милая беседа, о которой вас просили некие уважаемые вами люди. Только вот они не знали, что мы знакомы. А вы думали, что я стесняюсь того, что я сенс, и сделаю вид, будто тоже ничего не помню. А я не стесняюсь! Я действительно сенс! И я не собираюсь быть паинькой и язык в жопу прятать! Ясно?!