— И тем не менее они были врагами. Один был сыном страны, свободным гражданином, а другой был пасынком, гонимым христианином, евреем. Апостола Павла, как и Христа, уничтожили иудеи и римляне, а Сенека приговорен к смерти, потому что был живым свидетелем духовного распада обожествленного императора. Сходство их нравственных учений лишь внешнее. Новый парадокс и новое мышление Сенеки, определившие, может быть, всю последующую светскую философию, состоят в том, что Сенека впервые дал оправдание двойственной природе добродетели. Он действительно верит, что изначально между евреем, сирийцем, греком или римлянином нет разницы — все равны перед Богом, но на самом деле он всем сердцем на стороне рабства, дискриминации, всех, кроме римлян, — он за господство элиты над толпой…

Мне передали записку. Анна писала: "Мама умерла от голода, а я скучаю по вас сильно и плачу по ночам, когда бедненький, голодненький Топазик спит и во сне зовет вас ручкой…"

— Постойте, куда вы, у вас сейчас гимнастические упражнения по режиму! — кричал мне вслед Барбаев, но я махнул рукой, спустился в подсобки столовой и набил продуктами сумку. Затем я выбежал черным ходом на улицу, влетел почти на ходу в автобус и помчался к Анне.

Я никогда раньше не видел умирающих детей и женщин. Анна была бледна и еле ворочала языком, радом с нею лежал посиневший Топазик…

— Больше мне ничего не надо, мы повидали вас, а теперь можно и умереть. Мы умрем с Топазиком вместе. Он такой славненький, такой хорошенький, его непременно сделают ангелочком, а я пойду к кому-нибудь в нянечки…

— Аннушка, прости меня. Дайте я вас подкреплю. Я принес вам кое-что…

— Теперь уже поздно. Я так счастлива, что повидала вас. Позвольте мне коснуться вашей руки…

Я схватил ее руку.

— Аннушка, вы самый лучший человек из всех людей, каких я встречал на белом свете. Вы самая замечательная женщина…

— Говорите, говорите, я так ждала этих слов. Я так счастлива, что вы меня тогда спасли. Я целый год жила в такой радости, я познала истинную любовь… Я и там буду вас любить. Только вас и еще нашего Топазика…

— Аннушка, позвольте вас накормить…

— Нет, теперь уже поздно. Я отвыкла от еды, и мне так легко и так сладко… И Топазик уснул, может, он больше и не проснется. Смотрите, какое светлое и чистое личико у него. Никаких диатезов.

Я плакал, а она гладила мою руку. И я сказал:

— И я хочу умереть. Сейчас же. Вместе с вами…

Я лег рядом с Анной и Топазиком, слезы текли по моим щекам, и Анна тихонько вытирала их платком.

А потом из души моей вырвался всхлипывающий стон, и я не мог его остановить, и я уткнулся в ее плечо и рукой обнял Топазика.

— Аннушка, прости меня. Я всю жизнь творил зло, я давно уже должен быть наказан, а Господь все берег меня и берег. Вчера я прочел об одном человеке, который вызвал на поединок священника. Он сказал: "Бога нет. Дайте мне часы. Я докажу вам, что Бога нет!" — Священник дал ему часы, и этот наглец сказал: "Я Бенито Муссолини, которого никто не знает и которого скоро узнает весь мир, утверждаю: Бога нет!" И он разразился в адрес Бога страшными ругательствами, а потом посмотрел на часы и сказал: "Засекаю время, если Бог есть, то он меня поразит в пять минут", прошло пять минут, и Муссолини расхохотался: "Нет Бога".

Прошло много времени. Муссолини был главой государства, немало людей казнил, а потом настал и его черед. Муссолини повесили за ноги на одной из площадей Италии. Когда его вешали, говорят, пришел уже совсем дряхлый священник и сказал ему: "Пусть Господь простит тебя и поможет на том свете!" Бенито Муссолини заплакал, внизу стояла его жена Кларисса. Она не выдержала и крикнула палачам: "И я хочу с ним, и я хочу умереть такой же смертью…" И ее тоже повесили. А Муссолини, должно быть, вспомнил о своем поединке со священником. Вспомнил и умер…

— Зачем вы говорите нехорошее, — прошептала Анна. — Вы самый лучший из людей! И я вас всегда буду любить! Вспоминайте иногда обо мне и нашем Топазике…

Она еще долго говорила, и голос ее становился все тише и тише, а когда она смолкла, я повернулся к ней и понял, что ее уже нет. Мертвым был и Топазик…

Я бежал по ночному городу. Спотыкался. Падал. Вставал и снова бежал, и повсюду меня настигал его голос:

— А я же тебе говорил, что Топазик умрет! Не хотел ты ему помочь! Нет у вас, нынешних, ни черта, ни Бога за душой! Мелкие, тщедушные, вы только и печетесь о своих шкурах, и словоблудие — ваша единственная утеха! Вы живете в век позора, в век, когда правда и неправда смешаны, когда войн на земле стало больше, чем селений, и никто из вас не замечает того, что льется кровь и гибнут женщины и дети. Плуг и земля потеряли подобающее уважение, серпы и косы перекованы в мечи. На Востоке разгорается новая война, а на Западе государства объединяются, но не для того, чтобы любить, а чтобы задушить друг друга.

В вашем мире властвует насилие, кругом сплошные бунты, исступления, подкупы, ненависть и террор. Ты прав, все точь-в-точь, как в первом веке. Как замечал Ювенал, земля перестала рождать порядочных людей. Она не рождает никого, кроме подлецов, трусов и негодяев. А ваш Бог смотрит сверху вниз, смеется и ненавидит вас…

Я бежал и не мог избавиться от его громкого голоса. Я пытался сворачивать во дворы, пересекал кварталы, но он настигал меня, переходя то на крик, то на шепот:

— Мир стал неуправляем, ваши души уже не владеют собой. Ни один правитель не знает, что с ним будет завтра и к каким новым бедам он приведет страну. Вожделение, разврат и роскошь — вот чем занята так называемая государственная элита. Все всем наскучило, стало приторным и тошнотворным. Если еще вчера ваши тусклые головы притягивали искусство, цирк и книги, то теперь только изощренное преступление может разбудить ваши покрытые плесенью души. Садомазохизм оплел все страны. Вам понадобились показательные пытки и мучения, чтобы расшевелить обветшавший мозг. Порок не ограничивается развратом. Общество сверху донизу пронизано извращениями. Если бы мне, искуснейшему творцу зла, предложили придумать новые формы сексуального садомазохизма, я бы ни за что не опустился до тех способов разврата, которые твой прелестный Агенобарбов теперь пытается показать широкой публике. Уже явилась к нему нововавилонская блудница Сильвия Блудон, чтобы выступить в эпохальном спектакле, и вы будете с нею в одной упряжке, рука об руку идти от одного сценического действия к другому. На нашем сатанинском Совете и на трех Верховных Советах малых бесов было рассмотрено заявление о том, чтобы зачислить ее в ранг второстепенных ведьм. Все единодушно проголосовали против. Такой грязи и такого разврата не мог вынести наш сатанинский мир! А вы подадите ей руку, ибо ваша церковь и ваша вера отдают предпочтение блудницам и грешникам, а не честным и порядочным людям. Я признаюсь, мы, потусторонние силы, как нас изволите величать, тоже не стоим на месте: перестраиваемся, потому что двуногие смертные в злых помыслах и деяниях стали нас в чем-то опережать. Нам приходится действовать с некоторым упреждением. Мы предугадываем развитие ваших темных сил, и должен откровенно признаться, это не всегда нам удается. Например, изменилось содержание самой похоти. Если раньше похоть означала плеонексию, что по-гречески означает желание иметь больше, то здесь было все ясненько — человек жаден по природе, и он во всем стремится преуспеть: больше денег, больше еды, больше любовных встреч, больше жен и любовниц. Была, как ты знаешь, попытка трактовать похоть и вожделение, как дух, стремящийся к преобладанию, как дух, не знающий никаких норм и границ. Кто-то из ваших назвал это свойство вседозволенностью. Но это было раньше. Теперь же ваша похоть стала вселенской, ее объединяет неизлечимая болезнь, и эта болезнь рождает злобу, которая тут же роднится с вожделением, и получается принципиально новое образование — злобопохоть. Типичным стало, когда мужчина ненавидит свою жену или любовницу и всячески стремится ей причинить боль, неприятности, невзгоды, а женщины мстят своим «возлюбленным», и момент соития является одновременно убийством, насилием, агрессией, агонией, предательством и лишением того, что именуется у некоторых людей Благостью…