этом он не прогадал. Но первое, что сказал ему Олав, когда они остались наедине в его кладовой, было вот что:

– Он правда умер? – Олав вцепился в руку шурина. – Заклинаю памятью Ингве-Фрё и могилой Бьёрна Железнобокого, скажи мне правду!

– Он был мертв, как камень, когда его нашли, и так же холоден. Но если этого недостаточно, то его уже возложили на костер в лодке и сожгли. Он превратился в прах! – мрачно заверил Кетиль. – Ты думаешь, я приехал сказки рассказывать?

– Не обижайся, родич, но я знаю моего отца. Я был с ним знаком без малого пятьдесят лет. Перед той злосчастной битвой в проливах он велел мне сказать Эйрику, будто он захворал – а на самом деле хворала его вирд-кона. Я подумал, может, теперь дела наши так плохи, что он прикинулся мертвым. А сам тянет время… не знаю для чего, или вынуждает Эйрика сделать неосторожный шаг.

– Теперь он плетет свои хитрости у Одина. А его вирд-кона перешла по наследству к Бьёрну Молодому, и нам придется справить свадьбу. Люди этого ждут. Конечно, ты его отец, это тебе решать…

– Что я могу решать, сидя в этой конуре, будто бочонок соленой трески? Сначала нам нужно как-то выторговать у Эйрика мою свободу. А он был бы глупцом, если бы отпустил меня до того, как его признают конунгом свеев!

– Но он же незаконный…

– Кетиль, он законный! Ты это знаешь так же, как и я. Я ездил к Сигурду Колено той же весной, как Анунд объявил отцу о своей женитьбе. Отец меня и послал, чтобы разобраться в деле. Я сам говорил с их свидетелями. Он женился законно, и я не стану пачкать свою совесть, отрицая это.

– Выходит, конунг все это время знал…

– Конечно, знал. Хотя бы кто-то из тех свидетелей наверняка еще жив – Сигурд позаботился набрать их побольше. Это все, кто пил у него на йольском пиру. А у Эйрика теперь есть сила, чтобы заставить тинг их выслушать.

– Но ты старше его и поколением, и годами.

– Это неважно, пока я сижу под замком у него, а не он у меня.

– У тебя будет в Уппсале больше сторонников!

– Это если он не приведет туда все свое войско. Тогда все мои сторонники разбегутся.

Остаток этого дня и весь следующий Олав и Кетиль толковали, обсуждая, чего можно ждать от Эйрика и как его встретит Уппсала. Наконец на второй вечер оба вышли к ужину, и после еды Олав заговорил.

– Я верю, что ты, Эйрик, не менее меня желаешь, чтобы Свеаланд процветал в мире и благополучии, при соблюдении обычаев и справедливости…

– Я всегда только этого и желал. Главным препятствием к справедливости был мой дед.

– Не хочу обсуждать решения моего отца, но могу тебя заверить, что мне известно о законности брака твоих родителей и твоего рождения. Теперь я остался старейшим мужчиной рода Мунсё, потомков Бьёрна Железнобокого. Предлагаю тебе следующее. На весеннем тинге в Уппсале я объявлю – если до тех пор получу право распоряжаться собой, – что твое рождение законно, что ты – полноправный потомок Бьёрна Железнобокого и законный наследник его власти и владений. Ты сможешь предложить свеям избрать тебя конунгом. Как и я.

– То есть это будет наша первая сделка: я возвращаю тебе свободу, а ты признаешь меня законным наследником Бьёрна Железнобокого?

– Именно так. Рад, что ты меня понимаешь. Но пойми и другое. Свеи тебя почти не знают, а знают… э… то, что они о тебе знают… короче, тебя знают как «морского конунга», который всю жизнь враждовал со своим дедом, главой рода и конунгом.

– Это была не моя вина.

– Я с тобою согласен. Но ты знаешь, как рассуждают люди? Они мало склонны задумываться о причинах и докапывать до дна. Многие скажут: если Бьёрн конунг не хотел признавать внука, на то были причины, при нем сыновья Анунда не смели ни на что притязать, и только после его смерти…

– Это я не смел? – Изумленный Эйрик подался вперед. – Да что же я тогда всю жизнь делал? В чем же меня тогда обвиняют, если я был смирен, как ирландский отшельник?

– Эйрик, чего ты хочешь от людей? – не без снисходительности ответил Олав. – Люди… э, сеют свой ячмень, ловят свою треску и стригут своих овец. Им нужно, чтобы в Уппсале сидел конунг, чтобы конунг был удачлив и… э, угоден богам, чтобы ячмень хорошо всходил, треска хорошо ловилась, а овцы хорошо плодились. Больше ни до чего им нет дела. Если бы ты поездил, подобно мне, лет тридцать по усадьбам, разбирая тяжбы, ты бы все это знал. Есть немало любителей покричать, уверенных, что они лучше всех разбираются во всех на свете делах, но решают не они. Люди выберут конунга… э, который обеспечит им овец, ячмень и треску.

– Кто-то сомневается в моей удаче?

– Люди знают, что у тебя есть… э, удача «морского конунга». Как воин ты не имеешь себе равных, в этом никого не надо убеждать. Но сможешь ли ты обеспечить им мир и процветание – этого они еще не знают. Должно пройти время, пока они привыкнут к тебе и убедятся, что ты сможешь им все это дать. Ты должен будешь жениться, завести детей, каждую зиму ездить по стране, приносить с людьми жертвы, разбирать их споры, выслушивать их. Тогда они будут знать тебя и верить тебе.

– Ты хочешь сказать, что сейчас люди знают тебя и верят тебе?

– Со мной они знакомы уже лет тридцать.

– Олава все знают как человека миролюбивого и справедливого! – вставил Кетиль хёвдинг. – Это я могу засвидетельствовать.

– Но я, как ты видишь, немолод, – продолжал Олав. – У меня нет таких средств продлевать свою жизнь, как у моего отца, так что я могу… э… Может случиться так, что моего наследства долго ждать не придется. Наша полная сделка, как ты это назвал, могла бы выглядеть так: на весеннем тинге я объявлю тебя законным наследником нашего рода, а ты… э, поддержишь меня как будущего конунга. За то время, что я еще проживу, люди успеют тебя узнать. Я оставлю за тобой Кунгсгорд, острова в Озере и даже Готланд, а за мной останется Уппсала, Свеаланд, Уппланд и Норланд.

– Мы разделим страну? – оживленно спросил Эйрик. – Если бы дед согласился на это, мы бы давным-давно помирились.

– Не хотелось бы делить страну, возвращаться к старому, когда… э, в каждом фюльке сидел свой конунг, чтобы потом наши потомки снова сражались, пытаясь захватить чужие