А еще здесь лучше, чем в телевизоре, потому, что кругом полно своих. Позади, у самой стены, Миллбой (паршивец), Абдул-Джимми и Абдул-Колин; поближе в середке — Джош Чалфен, на первом ряду — Маджид с Чалфеншей (Алсана на нее и не глядит, но Арчи все равно решает помахать, а то невежливо), а лицом к собравшимся (прямо возле Арчи — у него тут наилучшее место) сидит Маркус — прямо как в телевизоре: за длинным-длинным столом, облепленным микрофонами точно роем насекомых, точно огромными черными брюшками пчел-убийц. Рядом с Маркусом четыре незнакомца: трое его возраста, а один совсем старый, сморщенный — сушеный, если можно так выразиться. И на всех очки — ни дать ни взять ученые в телике. Жалко, одеты они по-простому: на них не белые халаты, а свитера с треугольным горлом, галстуки и мокасины.

Журналистской суетой Арчи не удивишь (плачущие родители, пропавшие дети либо, наоборот, по сценарию про заморских сироток: плачущий ребенок, пропавшие родители), но тут совсем иное дело: посреди стола находится кое-что весьма любопытное (на ТВ такого не увидишь, сплошные рыдания): мышь. Обычная такая коричневая мышка, одна-одинешенька, но очень подвижная — все кружит и кружит по большому, как телевизор, стеклянному коробу с вентиляционными дырочками. Сначала Арчи перепугался (семь лет в стеклянном ящике!), но выяснилось, что это временно, специально для фотографов. Айри объяснила, что в институте для мыши приготовлено просторное многоэтажное помещение с разными трубами и норками, не заскучаешь, и позже ее туда пересадят. Так что все в порядке. Ох и шельмовская морда у этой твари! Такое впечатление, что она все время корчит рожи. И вообще они такие проворные. Чертовски тяжело за ними следить. Потому-то Айри в детстве и не разрешали завести мышку. Куда проще с золотыми рыбками, да и память у них короче. По опыту известно: долгая память порождает обиды, а обиженный домашний питомец (не тем накормили, не так искупали) — то еще удовольствие.

— Верно говоришь, — соглашается Абдул-Микки и плюхается на сиденье рядом с Арчи, не испытывая ни малейшего почтения к этим креслам без ножек. — Охота, что ли, возиться с каким-нибудь окопавшимся грызуном.

Арчи улыбается. Микки — классный парень, с ним здорово ходить на футбол и крикет или смотреть уличную драку, — комментатор он что надо. Философ. Он такой затюканный, потому что в обычной жизни эта сторона его натуры почти не проявляется. Но сними с него фартук, дай отойти от плиты, оглядеться — Микки сразу себя покажет. Арчи всегда рад с ним поболтать.

— Что-то они тянут, — говорит Микки. — Не торопятся, верно? Так и будем весь вечер на мышь пялиться? Как-никак, сегодня канун Нового года, и раз мы сюда пришли, подавай нам что-нибудь эдакое.

— Да, — отвечает Арчи, и соглашаясь, и нет. — Думаю, они свои записи просматривают и все такое… Им же надо не просто вскочить и крикнуть что в голову придет. Они не обязаны нас развлекать. Ведь это наука. — Как и слово «современный», Арчи произносит «наука» так, словно кто-то вручил ему эти слова и взял обещание, что он их не сломает. — Наука — повторил Арчи, ухватив слово покрепче, — это совсем другой коленкор.

Микки кивает и не на шутку задумывается, пытаясь как следует взвесить контраргумент Арчи — науку со всеми ее экспертизами, высшими материями и мыслительными сферами, в которых ни Арчи, ни Микки ни разу не бывали (ответ: подумаешь!), пытаясь понять, готов ли он уважать науку (ответ: еще чего. Главное — школа жизни, согласен?), и прикидывая, сколько секунд ему нужно, чтобы разобраться с ней по-свойски (ответ: три).

— Ерунда, Арчи, все совсем не так. Гнилые твои аргументы. Типичное заблуждение. Наука ничем не лучше всего остального. Если рассмотреть ее поближе, конечно. В общем и целом она должна приносить радость людям. Понимаешь, о чем я?

Арчи кивает. Он понимает Микки. (Некоторые — к примеру, Самад — не советуют доверять тем, кто злоупотребляет фразами типа «в общем и целом», — футбольным менеджерам, агентам недвижимости, продавцам всех мастей, однако Арчи считал иначе. Никогда экономное использование разговорных фраз не казалось ему признаком глубины мысли собеседника, понимания сути вещей.)

— Разве мое кафе хоть чем-то отличается от здешнего заведения? Не смеши меня! — продолжает Микки полнозвучным, но все-таки шепотом. — В итоге это одно и то же. Все для посетителей. Exempli, мать твою, gratia: зачем совать в меню утку a l’orange, если ее не едят? Между нами, ни к чему тратить уйму денег на завиральные идеи, от которых никому никакой пользы. Подумай сам, — говорит Микки, постукивая пальцем по виску, и Арчи изо всех сил старается выполнить его указание.

— Это не значит красный цвет новым идеям, — продолжает Микки, постепенно распаляясь. — Нужно давать им шанс. Мы ж не филистеры какие, Арчи. В общем и целом, ты же меня знаешь, я всегда был новатором. Потому пару лет назад я и ввел в меню «сборную солянку».

Арчи с умным видом кивает. «Сборная солянка» — это класс.

— Тут та же петрушка. Нужно дать им шанс. Я сказал Абдул-Колину и своему Джимми: повремени хвататься за пушку, дай людям шанс. И вот они тоже здесь. — Абдул-Микки натянуто обменялся кивками со своими братом и сыном. — Скорее всего, услышанное им не понравится, но этого нельзя знать заранее, верно? По крайней мере, они пришли сюда с открытым умом. Я здесь по рекомендации Маджида Икбала, я доверяю ему и его суждениям. В общем, как говорится, поживем — увидим. Живем мы и ни хрена не знаем, Арчибальд, — говорит Микки, не для того чтобы обидеть, просто такая уж у его речи подкладка, грубые словечки у него вроде бобов или гороха — гарнир к основному блюду, — живем и не знаем ни хрена. Вот что я тебе скажу: если сегодня меня сумеют убедить в том, что мой Джимми сможет родить детишек, у которых кожа не будет, твою мать, как поверхность луны, я обращусь в их научную веру, Арчи. Заявляю прямо сейчас. Не скажу, что я просек, какая прибыль от всяких там мышей коже старого Юсуфа, но знаешь, я крепко надеюсь на мальчишку Икбала. Хороший он, кажется, парень. Стоит десятка таких, как его брат, — лукаво добавляет Микки, понижая голос: позади сидит Самад. — А то и двух. И какого черта он раздумывал? Уж я бы не сомневался, кого отправить подальше. Ясно как день.

Арчи пожимает плечами.

— Трудно было решить.

Скрестив руки, Микки насмешливо фыркает.

— Да ладно, приятель. Либо ты прав, либо нет. Стоит это осознать, Арч, как жизнь становится охренительно легка. Поверь моему слову.

Арчи с благодарностью кладет его слова в копилку, к другим мудрым высказываниям, которыми его одарил нынешний век: «Либо ты прав, либо нет», «Кончилось золотое время талонов на обед», «Точнее не скажешь», «Орел или решка?».

— Ой-ой, неужели? — ухмыляется Микки. — Вот оно. Дождались. Микрофоны включены. Раз-раз, проверка. Никак, мы начинаем?

* * *

— …эта новаторская работа заслуживает общественных капиталовложений и общественного внимания, и любому здравомыслящему человеку ясно, что никакие нападки на нее не могут умалить ее значения. Что нам необходимо…

Что нам необходимо, думает Джошуа, так это места поближе. Типичный «гениальный» план действий от Криспина, который попросил места в самой середине, чтобы члены ФАТУМа могли слиться с толпой и в последний момент натянуть вязаные шлемы, но идея явно провалилась: здесь попросту не было центрального прохода. Придется, словно террористам, отыскивающим места в кинозале, неуклюже пробираться к боковым проходам, теряя время, тогда как от скорости и напора зависит успех всей операции. Потеха. План бесил Джоша. Детально продуманный и абсурдный, он служил исключительно вящей славе Криспина. Криспин вскочит и что-то там прокричит, Криспин помашет оружием, Криспин подергается в псевдоджекниколсонском стиле — для полноты картины. ГРАНДИОЗНО. Джошу останется только сказать: «Папа, умоляю. Дай им все, что они хотят» — правда, он несколько надеялся на возможность импровизации: «Папа, умоляю. Я так еще молод. Я хочу жить. Дай им все, что они хотят, Христом Богом прошу. Это всего-навсего мышь… Я же твой сын», а если отец будет раздумывать, придется хлопнуться в притворный обморок в ответ на притворный щелчок курка. Коль скоро это мышеловка, клади приманку пожирней. И план сработает (уверял Криспин), такие вещи всегда срабатывают. Однако застрявший в животном царстве Криспин, как и Маугли, не слишком разбирался в причинах людских поступков. Он знал больше о психологии барсука, нежели о внутреннем устройстве Чалфенов. Так что, глядя снизу вверх, как Маркус рядом со своей великолепной мышью радуется величайшему достижению собственной жизни, а может, и целого поколения, Джошуа ломал свою свихнувшуюся голову над вопросом: а что, если они с Криспином и ФАТУМом в корне ошиблись? Что, если это чудовищное недоразумение? Что если они недооценили силу чалфенизма и его неистребимый рационализм? Ибо вполне возможно, что его отец не станет, как обычный плебей, бездумно спасать то, что любит. Вполне возможно, что любовь здесь вообще окажется ни при чем. Одна эта мысль вызывала у Джоша улыбку.