зашептал Уленшпигелю Ламме, — отпрыск кровавого герцога сказал, что от голода мы присмиреем и нас легче будет вести на казнь.

— Ах, как мне хочется есть! — воскликнула Неле.

Вечером пришли испанские солдаты и принесли по хлебу на шестерых.

— Триста валлонских солдат повесили на рынке, — сообщили они. — Скоро и ваш черед. Гёзов всегда женят на виселицах.

Через сутки они опять принесли по хлебу на шестерых.

— Четырем именитым гражданам отсекли головы, — сообщили они. — Двести сорок девять солдат связали и бросили в море. В этом году крабы жирные будут. А вот вы нельзя сказать, чтоб потолстели с седьмого июля — с того дня, как попали сюда. Нидерландцы — известные обжоры и пьяницы. Мы, испанцы, на вас не похожи: две фиги — вот и весь наш ужин.

— То-то вы требуете от жителей, чтобы они четыре раза в день давали вам мяса такого, мяса сякого, сливок, варенья, вина, — заметил Уленшпигель, — то-то вы требуете у них молока, чтобы купать в нем ваших шлюх, и вина, в котором вы моете копыта своим лошадям.

Восемнадцатого июля Неле сказала:

— У меня под ногами мокро. Отчего это?

— Сюда подтекает кровь, — отвечал Уленшпигель.

Вечером солдаты опять принесли по хлебу на шестерых.

— Где не хватает веревок, там орудует меч, — сообщили они. — Триста солдат и двадцать семь горожан, замысливших побег, шествуют теперь в ад, держа в руках свои собственные головы.

На другой день кровь опять потекла в монастырь. Солдаты пришли как обычно, но хлеба на этот раз не принесли; они лишь окинули узников внимательным взглядом.

— Пятьсот валлонов, англичан и шотландцев, которым вчера отсекли головы, выглядели лучше, — заметили солдаты. — Правда, эти уж очень изголодались, да ведь и то сказать: кому же и подыхать с голоду, как не беднякам, как не гёзам?

И точно: бледные, исхудалые, изможденные, дрожавшие от холода, узники казались бесплотными призраками.

Шестнадцатого августа в пять часов вечера солдаты со смехом вошли в монастырь и начали раздавать хлеб, сыр и разливать пиво.

— Это предсмертное пиршество, — заметил Ламме.

В десять часов к монастырю подошли четыре военных отряда. Военачальники отдали приказ отворить ворота, затем велели заключенным выстроиться по четыре в ряд и идти за барабанщиками и трубачами до тех пор, пока им не прикажут остановиться. Мостовые на некоторых улицах были красны от крови. А вели заключенных на Поле виселиц.

На лугу так и стояли лужи крови, кровь была и под городскою стеной. Тучами летали вороны. Солнце заходило в туманной дымке, но было еще светло, в небесной вышине зажигались робкие звездочки. Внезапно раздался жалобный вой.

— Это кричат гёзы в форте Фейке, за городом, — их велено уморить голодом, — заметили солдаты.

— Мы тоже… мы тоже умрем, — сказала Неле и заплакала.

— Пепел бьется о мою грудь, — сказал Уленшпигель.

— Ох, если б мне попался кровавый герцог, — нарочно по-фламандски воскликнул Ламме (конвойные не понимали благородного этого языка), — я бы заставил его глотать все эти веревки, виселицы, плахи, дыбы, гири, сапоги, пока бы он не лопнул! Я бы поил его кровью, которую он пролил, а когда бы он наконец лопнул, из его кишок повылезли бы щепки и железки, но лопнуть-то пусть бы он лопнул, а околевать бы еще подождал, чтобы я мог своими руками вырвать его ядовитое сердце, а потом я заставил бы кровавого герцога съесть его в сыром виде. Вот тогда-то он, уж верно, низринулся бы в серную адову бездну и дьявол велел бы ему жевать и пережевывать его до скончания века.

— Аминь! — подхватили Уленшпигель и Неле.

— Послушай, ты ничего не видишь? — обратилась Неле к Уленшпигелю.

— Ничего, — отвечал тот.

— Я вижу на западе пятерых мужчин и двух женщин — они уселись в кружок, — сказала Неле. — Один из них в пурпуровой мантии и в золотой короне. Верно, это их предводитель. Остальные в лохмотьях и в рубище. А на востоке появились еще Семеро, и у них тоже, как видно, есть свой главарь — в пурпуровой мантии, но без короны. И движутся они к западу и нападают на тех семерых. И завязывают с ними бой в облаках. Но больше я ничего не вижу.

— Семеро!.. — проговорил Уленшпигель.

— Я слышу, — продолжала Неле, — чей-то голос, шелестящий в листве, совсем близко от нас, едва уловимый, как дуновение ветра:

Средь войны и огня,

Среди пик и мечей

Ищи.

В смерти, в крови,

В разрухе, в слезах

Найди.

— Не мы, так кто-нибудь другой освободит землю Фландрскую, — сказал Уленшпигель. — Темнеет, солдаты зажигают факелы. Поле виселиц близко. Любимая моя, зачем ты пошла за мной? Ты больше ничего не слышишь, Неле?

— Слышу, — отвечала она. — Среди высоких хлебов лязгнуло оружие. А вон там, на пригорке, как раз над нами, вспыхнул на стали багровый отсвет факелов. Я вижу огненные кончики аркебузных фитилей. Что же наши конвойные — спят иль ослепли? Слышишь громовый залп? Видишь, как падают испанцы, сраженные пулями? Слышишь крик: «Да здравствует гёз!»? Вон они с копьями наперевес бегут вверх по тропинке! Вон они с топорами в руках спускаются с холма! Да здравствует гёз!

— Да здравствует гёз! — кричат Уленшпигель и Ламме.

— Гляди: воины протягивают нам оружие! — говорит Неле. — Бери, Ламме, бери, мой родной Уленшпигель! Да здравствует гёз!

— Да здравствует гёз! — все как один кричат пленники.

— Аркебузиры не прекращают огня, — говорит Неле. — Испанцы падают как подкошенные, — они освещены факелами. Да здравствует гёз!

— Да здравствует гёз! — кричат избавители.

— Да здравствует гёз! — кричат Уленшпигель и пленники. — Испанцы в железном кольце. Бей их! Бей! Попадали все. Бей! Нет им пощады! Война не на жизнь, а на смерть! А теперь забирай все, что под руку попадется, и айда в Энкхёйзен[24]! Эй, кому суконная и шелковая одежда палачей? Оружие у всех есть?

— У всех! У всех! — отзываются пленники.

И они отчаливают в Энкхёйзен, и в Энкхёйзене остаются освобожденные вместе с Уленшпигелем, Ламме и Неле немцы — остаются, чтобы охранять город.

А Ламме, Неле и Уленшпигель возвращаются на корабли. И вновь над вольным морем звучит: «Да здравствует гёз!»

И корабли крейсируют под Флиссингеном.

13

Здесь Ламме снова повеселел. Он не без удовольствия сходил на сушу и охотился на быков, баранов и домашнюю птицу, словно это были зайцы, олени или ортоланы.

И на питательную эту охоту он шел не один. Любо-дорого было смотреть, как возвращался целый отряд охотников во главе с Ламме и