остаются, но при этом за счет различных факторов обрастают дополнительными смыслами.

Прежде всего поэтому надо проговорить очевидную мысль: буква «ю» – это прежде всего буква. «Сакральное» знание, которое доступно ребенку в три года и которое в реальном плане можно получить из букваря – то есть, опять же, с прагматической точки зрения в идее знания конкретной буквы нет никакой мистики, и это предельно важная мысль, которую нельзя упускать. Но возникает вопрос, почему же именно эту букву выбрал автор.

Что если и за выбором этой буквы стоит не один источник, а сразу несколько причин, благодаря которым «Ю» стала восприниматься на ерофеевском языке как точка пересечения нескольких смысловых линий? Одной из таких линий вполне может быть первая буква имени возлюбленной. Еще одной – позиция буквы в алфавите. А еще одной или несколькими соприкасающимися линиями – эффектность этой буквы с точки зрения поэтического языка, уже – звукосимволистской традиции.

К примеру, среди источников, составляющих поэтический «ореол» буквы «ю», – хрестоматийные лермонтовские строки «Я без ума от тройственных созвучий / И влажных рифм – как например на Ю»[1238]. Но синестетическим восприятием буквы только в лермонтовском изводе ассоциативный набор, вероятно, не ограничивается. В статье «„Сладкие“ и „влажные“ рифмы у Лермонтова» К. Ф. Тарановский вспоминает рефлексию К. Д. Бальмонта над звуком [Л] в книге «Поэзия как волшебство»[1239]. Есть там и описание гласной «Ю»:

Я беру свою детскую азбуку, малый букварь, что был первым вожатым, который ввел меня еще ребенком в бесконечные лабиринты человеческой мысли. ‹…› Легче произносить гласные, согласными овладеешь лишь с борьбой.

Гласные – это женщины, согласные – это мужчины. Гласные – это самый наш голос, матери, нас родившие, сестры, нас целовавшие, первоисток, откуда, как капли и взрывные струи, мы истекли в словесном своем лике. Но если бы в речи нашей были только гласные, мы не умели бы говорить, – гласными лишь голосили бы в текучей бесформенной влажности, как плещущие воды разлива. ‹…› Ю – вьющееся, как плющ, и льющееся в струю[1240].

‹…›

Смягченные звуковести Я, Ю, Ё, И, всегда имеют лик извившегося змия, или изломной линии струи, или яркой ящерки, или это ребенок, котенок, соколенок, или это юркая рыбка вьюн[1241].

Звукосимволистские рассуждения Бальмонта фиксируют то, что многим понятно на интуитивном, звуковом уровне: «льющаяся в струю Ю» – влажная, Ю – «вьющаяся, как плющ»[1242].

В «Записных книжках» Ерофеева напротив фамилии Бальмонта стоит число 200[1243], которое обозначает количество стихотворений, выбранных для включения в поэтическую антологию. Отсюда следует, что Бальмонт был важным автором для Ерофеева, причем необязательно сюжеты его стихотворений каким-то образом отозвались в текстах автора поэмы – скорее, поэтическое мировоззрение и язык Бальмонта были важны для него, близки ерофеевскому восприятию.

Попасть в визуальное поле Ерофеева почти с тем же успехом могли и другие тексты. Среди них – длинное стихотворение (или поэма) Василия Каменского «Соловей», целиком построенное вокруг буквы «Ю». Напротив фамилии Каменского в «Записных книжках» стоит число 17. Вот два небольших отрывка оттуда:

Перезвучально зовет: Ю…

Отвечает венчалью: Ю.

Слышен полет Ю.

И я пою Ю:

Люблю

Ю.

‹…›

Ю – для меня – только песня поэта.

Ю – невеста – мечта – бирюзовь.

Ю – легендами счастья одета.

Ю – извечная зовь[1244].

Именно с этим текстом в поэтический диалог вступил один из наиболее важных и прочитанных Ерофеевым поэтов Игорь Северянин (в стихотворении «Да, я люблю тебя, мой Вася»), что дополнительно подтверждает возможность попадания этой поэмы в авторское поле зрения. Стихотворение «Соловей» Каменского и «Поэзия как волшебство» Бальмонта опубликованы с разницей в один год. Этот факт значим с точки зрения коллективного внимания к важности звука в истории русской поэзии.

К последним можно еще, к примеру, добавить А. Крученых, который через семь лет в «Фактуре слова» будет рассуждать ровно о том же синестетическом звучании «Ю»:

глухая – «дым за дымом, бездна дыма»

сухая, дуплистая, дубовая – «промолвил дуб ей тут»

влажная (на ю-плюенье, слюни, юняне) и др.[1245], –

за тем исключением, что «влажные» ассоциации футуриста не такие эстетичные, как у Бальмонта.

В финале эта поэтически окрашенная звуковая деталь получает яркое визуальное воплощение: «Густая, красная буква „Ю“ распласталась у меня в глазах и задрожала». Она оборачивается частью надписи с советских плакатов, «густой», «красной», кроваво-милитаристской буквой, напоминающей и о футуристических обложках, и о советских агитационных плакатах, использовавших эффектный красный шрифт.

Важно понимать, что все перечисленные тексты – это не конкретные источники, из которых Ерофеев, предположительно, взял букву, а поэтическо-языковой фон для буквы, которую он сделал повторяющимся мотивом в поэме. В авторском сознании вокруг одного элемента могут возникать сразу несколько ассоциаций, и одной из них могло стать звукосимволистское восприятие буквы «Ю», усиливающее эффективность от ее таинственности тем, что она оригинально звучит и уже звучала в важных для русской поэзии и конкретно для Ерофеева текстах. Все это не отменяет загадочности, специально провоцирующей на поиски невозможных точных ответов.

3

В краткой финальной части статьи, объединившей два разнородных сюжета, хочется еще раз подчеркнуть ту общую идею, которая за ними стоит. Эта идея отталкивается от статьи А. Агапова, писавшего о том, что Ерофеев совмещает цитаты, вырванные из контекста, не пытаясь зашифровать свой текст с помощью чужих фрагментов, – ему интереснее дискурсивная игра, сплетение разных языковых традиций. Но на примерах, приведенных в настоящей статье, виден и другой механизм, не менее значимый.

И рецепты коктейлей, и случай с буквой «Ю» демонстрируют, что в основе того языка, на котором пишет Ерофеев, лежит большое количество чужих текстов. И даже за одним элементом – словом, словосочетанием, предложением – может стоять сразу несколько источников. Они, эти источники, иногда составляют единое ассоциативное облако, или шлейф, который придает тексту оригинальную экспрессию, стилистическую эффектность. В отличие от строк, где источник один и устанавливается сразу (например, цитата «метафизический намек»), за многими обсуждавшимися в статье фрагментами стоит синтез чужих текстов, целая литературно-языковая традиция употребления букв, слов или словосочетаний. Эти фрагменты еще сильнее заигрывают с читателями, задают им загадки, запутывают. Именно поэтому в подобных случаях всегда нужно помнить о том, что пытаться распутать их через сюжеты других текстов – это как пытаться приготовить настоящие коктейли из сложных рецептов Венички.

Еще один вывод, следующий из наблюдений статьи, касается поэтического в поэме. Поэзия и поэтическая речь – это стилистическая и смысловая константа «Москвы – Петушков». Она