выстроить следующую картину: коктейль «Дух Женевы», помимо политического, поначалу воскрешает и средневековую традицию. Благородная куртуазность трансформируется в «букет» – нечто более легкое и даже глуповатое («Слезы обсохли, дурацкий смех одолел»). В итоге получается, что «Дух Женевы» – лирика несложная, но исцеляющая, заряженная пафосом свободолюбия и способная даровать мимолетное чувство счастья.

«Слеза комсомолки»

«Слеза комсомолки» – пахучий и странный, еще более сложно устроенный с художественной точки зрения коктейль. Чтобы его приготовить, Веничка советует «сесть за стол», как если бы создание коктейля равнялось написанию текста. Рецепт «Слезы комсомолки» состоит уже из шести компонентов («Лаванда – 15 г. // Вербена – 15 г. // Одеколон „Лесная вода“ – 30 г. // Лак для ногтей – 2 г. // Зубной эликсир – 150 г. // Лимонад – 150 г.»); ощущение изысканности коктейля усиливается во время рассуждения о вспомогательном инструменте для приготовления и подтверждается парадоксальной на его употребление реакцией:

выпьешь ее сто грамм, этой «слезы» – память твердая, а здравого ума как не бывало. Выпьешь еще сто грамм – и сам себе удивляешься: откуда взялось столько здравого ума? И куда девалась вся твердая память?..

На изысканность и стереотипическую «женственность» коктейля, о которой будет подробнее сказано чуть позже, работает также отсутствие пива – обязательный для остальных трех рецептов ингредиент, ассоциирующийся больше с мужской, чем женской культурой питья.

Посмотрим для начала на ингредиенты коктейля. Большинство из них обладают явной поэтической окраской. Лаванда – цветок, символизирующий любовь и ассоциирующийся с провансальскими лавандовыми полями; то же символическое значение – «травы любви» – есть и у вербены[1212]. Эти компоненты привносят в коктейль эстетскую ноту (ср. например, «Вервэну» любимого Ерофеевым главного эстетского поэта Игоря Северянина).

«Лесная вода» – одеколон, название которого синтезирует стихию леса и стихию воды и добавляет в рецептуру мифологические коннотации. «Лак для ногтей» и «зубной эликсир» связаны с эстетикой телесности – однако, в отличие от «средства от потливости ног» из «Духа Женевы», с эстетикой скорее «телесного верха», чем низа (в этой оппозиции важно не столько расположение частей тела, сколько коннотации – «верх» как противоположность физиологической грубости, сниженности). Лимонад – сладкая прозрачная освежающая жидкость, продолжающая чувство легкости и развивающая тему природного.

Главным камнем преткновения на пути к филологическому постижению коктейля стали инструменты, которыми можно и нельзя помешивать напиток – жимолость и повилика:

Приготовленную таким образом смесь надо двадцать минут помешивать веткой жимолости. Иные, правда, утверждают, что в случае необходимости можно жимолость заменить повиликой. Это неверно и преступно. Режьте меня вдоль и поперек – но вы меня не заставите помешивать повиликой «Слезу комсомолки», я буду помешивать ее жимолостью. Я просто разрываюсь на части от смеха, когда при мне помешивают «Слезу» не жимолостью, а повиликой…

М. Н. Липовецкий характеризует этот жест как «пародийно-ритуализированный»[1213], однако пародийная природа не означает, что за выбором инструмента нет никакой мотивировки. С. Гайсер-Шнитман проводит лексическую связь со стихотворением Мандельштама «Я молю, как жалости и милости» и предлагает ассоциацию с повиликой у Пастернака[1214]; об этих поэтах пишет и Ю. Левин[1215]. А. Плуцер-Сарно вспоминает об эпизоде из повести Дж. К. Джерома «Трое в лодке, не считая собаки», где герои выбирали гостиницу, которая была бы увита жимолостью, а не повиликой[1216] (помнил ли этот фрагмент текста Ерофеев, сказать трудно). Э. Власов характеризует пассаж о жимолости и повилике как «очередную игру слов в духе неразличения их значений»[1217] и вслед за остальными говорит о возможной полемике между Мандельштамом и Пастернаком, а потом высказывает гипотезу, что жимолость предпочтительнее, так как статистически в русской поэзии чаще появляется повилика.

И действительно, если посмотреть на поэтический корпус Национального корпуса русского языка, со словом «жимолость» обнаружится 39, а со словом «повилика» – 92 стихотворения. Но едва ли количество литературных упоминаний могло определить выбор Венички. Анализ контекстов, в которые помещаются жимолость и повилика, прорисовывает отчетливый семантический ореол растений: жимолость преимущественно связана с темой любви и привязана к райскому топосу; за повиликой, в свою очередь, закреплен образ смертоносного растения, питающегося соками жертвы, наиболее частым местом произрастания которого является кладбище (см., например: «И крест поверженный обвит / Листами повилики»[1218]; «И гроб несчастного, в пустыне мрачной, дикой, / Забвенья порастет ползущей повиликой!»[1219]; «Где меж крестиков гвоздики / Блекнет, сломанный борьбой / В цепких листьях повилики / Колокольчик голубой»[1220] и др.). Пастернаковские же строки, которые все вспоминают» («И душистой повиликой, / Выше пояса в коврах, / Все от мала до велика / Сыпем кубарем в овраг»[1221]) – одно из немногих исключений.

Справедливости ради следует заметить: с жимолостью выявление семантического ореола работает не так хорошо, как с повиликой. Однако, возможно, в случае с жимолостью наиболее мнемонически эффектными текстами оказались стихи Цветаевой (см. строки «жимолость нежных тел»[1222], «чувств обезумевшая жимолость»[1223], «вы жимолостью в лесах»[1224] и др.) и хрестоматийное стихотворение Мандельштама «Я молю, как жалости и милости», связанное со средневековым сюжетом о Тристане и Изольде.

Получается, что жимолость и повилика составляют в контексте коктейля дихотомию, являясь своего рода эросом и танатосом для Венички. На этом этапе поэмы Веничка, безусловно, предпочитает первое, поскольку предвкушает встречу со ждущей его в Петушках «белобрысой дьяволицей». Наконец, нельзя не отметить мистический эффект, создающийся благодаря категоричности героя: как будто приготовление «Слезы комсомолки» – таинство, детали которого известны только одному человеку.

Пришло время обратиться к тому, что и на уровне означаемого (текст и дискурсы), и на уровне означающего (коктейль и ингредиенты) «скрепляет» главные составляющие рецепта, – к заглавию коктейля. Оно, аккумулируя семантику ингредиентов, связанных с женским началом и высокой телесностью, фокусирует внимание на женской чувственности. Очевидно, что слезу комсомолки, которая в советской культуре неразрывно сопряжена с эмоциональной стойкостью, добыть чрезвычайно трудно. Подобная сложно добываемая слеза ассоциируется с магическими рецептами алхимиков, в которых главным ингредиентом могла стать слеза девственницы или, например, младенца. В такой перспективе хочется вернуться к другому ингредиенту – «зубному эликсиру»: эликсир, среди прочего, означает и волшебный напиток средневековых алхимиков. Лаванда и вербена, безусловно, тоже могут восприниматься как травы, входящие в состав зелья. В итоге многие ингредиенты в этом коктейле тоже сходятся в точке средневековой культурной традиции, однако, как это свойственно автору поэмы, средневековость разбавляется константой ерофееевского языка – советским дискурсом.

В советском поэтическом шлейфе заглавия можно также выделить опорные точки-источники. Э. Власов пишет о параллели с образом «плачущего большевика» из поэмы Маяковского «Владимир Ильич Ленин»[1225]; в связи с этим все-таки важно подчеркнуть разницу между большевиком, который не плачет, и хрупкой комсомолкой, которая плачет. Возможна генетическая