Через две недели Кокрейн появился на заседании палаты общин. Полицейские поспешили арестовать его. Однако он оказал сопротивление, громко протестуя против ареста. Три недели его продержали в одиночной камере строгого режима в тюрьме Суда королевской скамьи. В этом сыром подвальном и неотапливаемом помещении у Кокрейна начались сильные боли в груди. Обследование выявило признаки тифа.

Через два месяца Англия узнала о великой победе при Ватерлоо. Приговор суда по делу Кокрейна вступил в силу. Но он отказался платить штраф, написав на оборотной стороне долговой расписки: «Мое здоровье подорвано длительным тюремным заключением. Мои притеснители хотят лишить меня либо собственности, либо жизни. Я предпочту смириться с грабежом, чтобы сохранить себе жизнь, в надежде на то, что смогу вывести своих обидчиков на чистую воду».

В июле 1815 года Кокрейн вновь занял свое место в палате общин. Правительство внесло в палату предложение увеличить денежное содержание брату принца-регента герцогу Камберлендскому. Палата отклонила это предложение, и голос Кокрейна стал здесь решающим. Говорили, что герцог убил своего камердинера, непристойно оскорблял жену лорда-канцлера и стал отцом ребенка, рожденного его сестрой принцессой Софи.

Затем Кокрейн попытался предъявить обвинение главному судье лорду Элленбургу. Кокрейн считал, что именно Элленбург настоял на заключении его в тюрьму на основании «предвзятости, искажения фактов, обмана и притеснения». Но его поддержал только Бурдетт.

Пребывание Кокрейна в тюрьме сделало его народным героем. Его объявили борцом за всеобщее избирательное право. Насущная потребность в нем усиливалась в связи с экономическим спадом, сопровождавшим окончание наполеоновских войн, и растущим недоверием к монархии. Кокрейн выступал на многолюдных митингах. В Бристоле он собрал двадцать тысяч человек, в Лондоне — двадцать четыре тысячи. Третий митинг состоялся в Йоркшире.

В ответ правительство запретило оппозиционные газеты и приостановило действие закона о неприкосновенности личности — «Хабеас корпус акт». Британия, казалось, была на грани революционного переворота. Вопреки репутации Кокрейн выступал за реформы, а не за революцию. В июне 1818 года он предостерегал правительство: если оно не реформирует себя само, его «безжалостно» реформируют извне.

В той же самой речи он удивил своих слушателей, заявив, что «возможно, в последний раз обращается к палате общин». Правда заключалась в том, что Кокрейн очень нуждался в деньгах. За несколько недель до того его дом в Холли-Хилл в Гэмпшире был арестован шерифом графства и двадцатью пятью констеблями в счет оплаты долга в тысячу двести фунтов, который числился за Кокрейном еще с 1806 года.

Кокрейн с вызовом писал: «Я не сдаюсь… Мешки со взрывчаткой заложены в амбразуры, и весь гарнизон поставлен под ружье». Он блефовал. В конце концов его схватили и заставили угомониться. Однако его приблизил к себе дон Хосе Альварес, чилийский посол в Лондоне. Альварес сделал Кокрейну заманчивое предложение — возглавить военно-морской флот, который должен был переправить экспедицию Сан-Мартина из Чили в Перу.

Предстоящая экспедиция Сан-Мартина пробудила донкихотскую страсть Кокрейна к авантюрам; к тому же ему было обещано богатое вознаграждение, за которым он гонялся на протяжении всей жизни (он еще продолжал тяжбу с Гамбьером по поводу своей доли от причитавшихся ему призовых денег после сражения за баскские дороги). В августе 1818 года Кокрейн вместе с Китти приехал в Булонь. Он собирался взять новый пароход, «Восходящая звезда», дабы вновь терроризировать испанцев на море, однако судно не было готово. Тогда они отправились на паруснике «Роза». Кокрейн уже замыслил план действий, который пока утаил даже от чилийцев, нанявших его. Он собирался высадиться на острове Святой Елены, где томился в изгнании Наполеон. «Полный решимости любой ценой перехитрить английское правительство, министры которого подозревали, что он готовит заговор с целью спасения королевского изгнанника, он отправлялся на Святую Елену, чтобы побеседовать с ним и выяснить отношение Его Величества к возможности возведения его на трон в Латинской Америке».

Осталось неизвестным, был ли Наполеон в курсе столь замечательного плана. Себе Кокрейн уготовил роль наместника в обширной новой империи, возглавляемой человеком, против которого он ранее так храбро сражался, но которым он восхищался и которого почитал. По слухам, такую возможность Наполеон обсуждал со своими командирами перед Ватерлоо.

Чилийцы не возражали против намерения Кокрейна сделать остановку на Святой Елене, но вскоре ситуация изменилась — пришло известие, что роялисты сконцентрировали силы у города Вальдивия, южнее Сантьяго. Было очевидно, что эта проблема требовала срочного решения, и он немедленно отправился на юг, обогнул мыс Горн и в конце ноября прибыл в порт Вальпараисо в Чили.

Вальпараисо оказался на удивление благоприятным местом как для него, так и для Китти и его сыновей — четырехлетнего Томаса и восьмимесячного Уильяма. Испанская угроза отошла на второй план, его приветствовали О’Хиггинс и его аргентинский союзник Сан-Мартин — Кокрейн почему-то сразу почувствовал неприязнь к нему. На рейде стояли несколько английских судов — «Андромаха» и «Блоссом» даже организовали свою команду по крикету. В чилийской армии было много английских волонтеров. А Китти Кокрейн скоро стала блистать в светском обществе Вальпараисо. На вечерних балах и приемах молодые британские офицеры теряли голову из-за юных чилиек, вплетавших в волосы жасминовые бутоны, которые через час распускались на напудренных париках. Наряженный в костюм главы шотландского клана, Кокрейн устроил банкет по случаю Дня святого Андрея. В своих мемуарах Уильям Миллер, молодой майор морской пехоты, горячий поклонник Кокрейна, вспоминал: «Ему был оказан чрезвычайно сердечный прием. За приветственными возгласами последовали тосты, за них пили с невиданным энтузиазмом очень хорошее вино. Никто не избежал его животворного влияния. Святой Андрей был провозглашен покровителем шампанского, а многие курьезные случаи и приключения той ночи стали темой анекдотов, дошедших до нашего времени». О’Хиггинс пригласил Кокрейна на роскошный банкет в правительственном дворце в Сантьяго, продолженный рядом пикников и спектаклем «Отелло».

Радостную атмосферу омрачали лишь брюзжание недовольного Бланко Энкалады, молодого чилийского адмирала, которому пришлось уступить свое место Кокрейну, недовольство самого Кокрейна, которого подчинили Сан-Мартину, и нападки на адмирала двух британских моряков-наемников, капитанов Гайса и Спрая, обвинявших его за роскошный образ жизни. А набиравший все большую силу помощник Сан-Мартина Лаутеро Лодж, весьма сомневавшийся в приверженности Кокрейна делу освобождения Латинской Америки, назначил своего соглядатая Альвареса Хонте на должность секретаря адмирала, поручив ему следить за лордом.

Лишенный в течение последних девяти лет активной морской деятельности, Кокрейн находился в чрезвычайно возбужденном состоянии: впервые в жизни под его командованием находилась вполне приличная эскадра. Он узнал, что находившийся в зачаточном состоянии флот О’Хиггинса тем не менее уже прошел испытание крупным морским сражением. С моря Вальпараисо был блокирован флагманом роялистов «Эсмеральда» и бригантиной «Песуэла». Чилийский барк «Лаутаро» водоизмещением восемьсот тонн с тридцатью четырьмя пушками на борту (ранее принадлежавший вест-индской компании), под командованием бывшего капитана Королевского морского флота Уильяма О’Брайена и отважного, но неопытного Бланко Энкалады, напал и попытался взять на абордаж гораздо более мощную «Эсмеральду». О’Брайен был убит, а экипаж «Эсмеральды» отбил нападение, но зато оба испанских корабля прекратили блокаду и бежали в Талькауано. И теперь чилийский флот насчитывал семь судов, офицерами на которых были главным образом англичане, а матросами — чилийцы и американцы. Ему противостояли четырнадцать испанских линейных кораблей и канонерок.