имеет значение». И в довершение всего он взял мои руки в свои, и тут-то — клянусь! — я расплакался, как дитя. А он сказал мне не плакать, и что не имеет значения, как меня называют, пока я порядочен и добр к людям, и пока — вот от этого я и рыдал — люди, которых я люблю, неважно, мужчины это или женщины, становятся лучше от моей любви, а не хуже. Потом он отвез меня домой и, как я узнал позже, велел Анжело от меня отстать. Ох, Томми, Томми, я бы скорее с аппарата сбросился, чем подвел его еще раз! И он доверил мне тебя, и я так погано себя насчет этого чувствовал, потому что мне казалось, будто я снова его подвел…

Томми, повернувшись, порывисто его обнял.

— Нет, Марио, не подвел. Никогда. Он знал и не возражал. Он только хотел знать, счастлив ли я…

— И ты все еще рад и не жалеешь, piccino?

— Ты сам знаешь, что нет.

Томми обнимал его, снова ощущая эту внутреннюю правильность, смутное понимание, что Марио взрастил в нем все самое лучшее. Лицом он чувствовал, что щеки Марио мокрые.

— Значит… значит, нам остается лишь делать друг друга счастливыми…

— Ты так и делаешь, — прошептал Томми. — Мы оба делаем.

Постепенно Марио перестал всхлипывать, голова его тяжело легла на руку Томми. Через некоторое время Томми осторожно опустил ладонь ему между ног.

Парень оттолкнул его.

— Нет! Только не сейчас, ради бога! Совсем стыд потерял? Его еще даже не похоронили…

Томми задохнулся в негодовании — скорее от резкого отказа, чем от мысли, что каким-то образом мог проявить неуважение к старику, которого действительно любил. Его голос дрожал.

— Ну что ты за придурок, а? Если он не возражал, когда был жив, то с чего ты решил, будто…

Продолжать Томми не мог. Он впервые так откровенно проявил инициативу, и боль от отповеди была ужасна.

— Причем тут стыд? Ты так говоришь, будто… если ты считаешь, что мы можем проявить уважение, ничего не делая…

— Боже, — Марио подтянул его ближе. — Я вовсе не имел в виду… я просто…

— Ты просто сказал, что он хотел, чтобы мы делали друг друга счастливыми… — Томми поцеловал мокрое лицо, снова протянул руки. — Давай же, позволь мне. Тебе нужно поспать, а так ты лучше уснешь, вот и все.

Но он знал, что дело не в этом. По крайней мере для него это был способ укрепить их связь, доказать себе, что здесь его место, закрыть пропасть, которая сегодня разверзлась между ними, когда Сантелли молились.

Томми сказал умоляюще:

— Мы часть друг друга. Папаша Тони знал это. И это лучший способ, которым я могу… это доказать.

Марио обнял Томми и пробормотал:

— Ты ничего не должен мне доказывать, малыш. Я знаю, что мы часть друг друга. И всегда будем.

Гудок паровоза звучал в пустынной ночи. Анжело, одурманенный снотворным, вздрагивал, глядя неспокойные сны. Стелла Гарднер медленно смаргивала слезы, которые не могла вытереть, потому что на плече ее лежала голова Джонни, провалившегося в сон, словно оглушенного горем. В Сан-Франциско беременная Элисса Рензо рыдала, пока не уснула, отвергая утешения Дэвида.

Люсия сидела в темноте в старом доме Сантелли с четками в руках и пыталась молиться, но мысли ее все возвращались к представлению десятилетней давности. Старая Изабелла ди Санталис спала урывками, так толком и не поняв, что еще один из ее сыновей покинул этот мир. Даже Марио и Томми в конце концов уснули, успокоенные, в объятиях друг друга. А Антонио Абелардо Сантелли лежал в тихом безымянном месте, один, в чужом городе под присмотром чужого священника, который не знал ничего, кроме того, что перед ним душа, отошедшая к Господу, и больше ни в каких знаниях не нуждался.

ГЛАВА 26

Общая столовая со своим неписаным табу на деловые разговоры за едой лишила Сантелли времени, которое у Ламбета отводилось на всякого рода семейные обсуждения. Только поздним утром Анжело смог собрать всех в углу большого шатра. Рабочие за их спинами устанавливали оборудование. Анжело, хоть и бледный, выглядел спокойным.

— Для начала нам надо обговорить номер. Если просто выкинуть все трюки, в которых участвовал Папаша Тони, у нас мало что останется. Томми, я видел, как ты делал двойное назад на репетициях. Мэтт, как ты думаешь? Можно вводить его в номер?

Марио, поколебавшись, взглянул на Томми.

— Пусть попробует разок-другой на тренировке. Если получится, ставь. Только нужно, чтобы кто-то подавал перекладину на двойной трапеции. Номер-то рассчитан на троих вольтижеров и двоих ловиторов. Наверное, можно попросить Вэйлендов, чтобы они нам кого-нибудь нашли…

— А чем Стелла не подходит? — вмешался Джонни. — Она делает все, что делает Томми, еще и лучше.

— Ты же знаешь, как Папаша относился к женщинам в классическом полете…

— Я знаю, как ты относишься, — перебил его Джонни. — Но он ведь выпустил Лисс, когда мы пробовались у Старра. Хочешь сказать, Стелла недостаточно хороша для Вудс-Вэйленда?

— Джонни, послушай, Анжело не… — запротестовала Стелла.

— Я никогда этого не говорил, — возразил Марио. — Если уж на то пошло, она летает лучше Лисс…

— Вот, наконец-то ты это признал!

Марио нахмурился.

— Я этого никогда не отрицал. Просто есть разница, причем большая. Лисс занималась классическим полетом, а ты учил Стеллу выделывать всякие красивые штучки. Не знаю, впишется ли она.

— Черт побери, можно же что-нибудь новенькое попробовать.

Резко мотнув головой, Анжело жестом велел Джонни замолчать.

— Джок, ради бога, давай пока туда не лезть! Стел и так в шоу работы хватает. Пусть поработает с нами день-два, надо ведь кому-то подавать перекладину, а у нее отличный тайминг… сделает пару простых трюков. Как ты,