— Невелика потеря, — фыркнула Анна. — Меня тошнит от него.

Грейс рассмеялась так весело, что прохожие на Саус-Брод-стрит с недоумением воззрились на нее, а девочка повторила:

— Меня от него тошнит.

— Да, дорогая, я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду. И мне нравится, что в своем кругу ты говоришь о людях вот так, прямо. Но только в своем. Семейные шутки всегда самые забавные. Но я точно знаю, что ты имеешь в виду, говоря о мистере Стриблинге.

Друзья Грейс были в курсе того, что она регулярно возит дочь к зубному врачу, и уже это было показателем ее образа жизни: Конни уехала в Нью-Йорк, и Грейс вошла в узкий круг старых и новых знакомых, хотя и не завела таких тесных отношений, как с ней. С Конни-то, несмотря на все разногласия и даже открытые стычки, они за долгие годы знакомства сблизились настолько, что знали друг о друге все: кто сколько тратит на одежду; до какой степени можно сдружиться с кем-то третьим, чтобы не задеть чувств закадычной подруги; когда у другой месячные; когда всякие истории или суждения начинают вгонять другую в скуку. Так что с отъездом Конни в Нью-Йорк никто не занял ее места в жизни Грейс. Она просто возвела некую невидимую стену между собой и знакомыми, которые могут при случае заскочить в гости, и не ждала и не провоцировала ничьих признаний и излияний. О своих делах или планах она либо не говорила ничего, либо очень мало, поэтому роман с Оскаром Стриблингом так и не стал достоянием Форт-Пенна. Дабы не привлекать к себе излишнего внимания, она даже брала билеты на дневной поезд, а не на утренний, каким обычно жители Форт-Пенна ездили в Филадельфию по делам или за покупками, а возвращалась питсбургским, отходившим из Филадельфии в начале двенадцатого утра, что позволяло договориться с кем-нибудь из знакомых в Форт-Пенне о позднем завтраке и, таким образом, сохранить в тайне отсутствие в городе. Ее телефонный разговор с Джеком Холлистером состоялся уже после того, как роман со Стриблингом подошел к своему внезапному и совершенно эзотерическому по духу финалу, так что недовольство тем, что газета следит за ее перемещениями, к текущим событиям не относилось.

Что же касается замечания относительно приемов, то оно и вовсе не имело под собой оснований: имя Грейс чрезвычайно редко появлялось в материалах светской хроники по той простой причине, что она чрезвычайно редко показывалась в обществе. Во время войны она научилась играть в бридж, выигрыши от которого шли на благотворительные цели, и сейчас если уж Грейс и выходила вечером в свет, то главным образом ради игры. Многочисленным попыткам заманить себя в женский бридж-клуб она, правда, сопротивлялась, но присесть за карточный стол любила и играла хорошо, особенно с мужчинами — что, кстати, и объясняло вечернее время встреч. В текущем, 1919 году ее чаще всего можно было увидеть в обществе Эдгара и Бетти Мартиндейл, Скотти и Натали Бординер, Джорджа и Мэри Уолл, Эдмунда и Нэнси Кларксон. Это была хорошо подобравшаяся, хотя нельзя сказать, что такая уж модная, компания. Эдгар Мартиндейл был пришлый, и Натали Бординер тоже (в девичестве Натали Уолкер, она родилась в Гиббсвилле); Эдгар был женат на сестре Скотти Бординера. Уоллы корнями уходили в почву Форт-Пенна, а вот ректор университета Эд Кларксон, как и его жена, были не местного разлива. Бетти ничего не понимала в картах, ей было все равно, пойти под болвана с бланкового козырного туза или сделать конвенционный ход четвертной сверху из своей сильнейшей масти. Но, не умея играть в карты, Бетти обладала здравым смыслом, что и позволяло ей не навязываться в партнеры, и ее место занимала Грейс. Компания собиралась раз в неделю в одном из пяти домов, и Бетти занимала себя чтением либо ложилась вздремнуть, пока не приходило время отвозить мужа домой. Ужины отличались неприхотливостью, отчасти чтобы не смущать Кларксонов, живших почти исключительно на жалованье Эда, отчасти потому, что все игроки достигли того возраста, когда после слишком обильного ужина неудержимо клонит в сон. Вино не подавали вообще; домашнюю карамель и взбитые сливки поедали во время игры, а после последней сдачи на столе появлялись кофе и сандвичи с холодным мясом. Играли, учитывая довольно слабый уровень участников, по-крупному — полцента за вист, но в конце концов в накладе не оставался никто, потому что Кларксоны обычно выигрывали, а Грейс, самая состоятельная из присутствующих, наоборот, обычно оказывалась в самом низу или среди других проигравших. Эдгар Мартиндейл и Эд Кларксон играли в одной манере: когда очередь играть картами болвана доходила до одного из них, и тот и другой медленно тянули руку через стол, поднимали нужную карту, задерживали ее в руке, а затем со стуком припечатывали к столу. Скотти Бординер играл быстро, временами превосходно, но слишком часто повторял «остальные мои», затем лишь, чтобы кто-нибудь из партнеров потребовал показать, как это ему при своем ходе удалось сделать у болвана мелкие трефы старшими. У него была привычка постукивать картой по своим белоснежным зубам, а собственные ошибки он переживал сильнее других. Нэнси Кларксон и Мэри Уолл играли исключительно по правилам, не зря именно они вели подсчет очков, а также следили за правильностью сложений и вычитаний; Джордж Уолл, еженедельно игравший в клубе в покер по большим ставкам, напротив, любыми правилами пренебрегал и отчаянно блефовал, то ли крупно проигрывая вместе с партнером, то ли крупно выигрывая. Говорил он за столом больше остальных и поедал почти все сладости. В отличие от него Натали Бординер как раз к последним почти не прикасалась, утверждая, что сладкое портит цвет лица, на которое стоило посмотреть, но рот открывала почти с той же частотой и в анализе закончившейся игры была посильнее, чем в самой игре.

Грейс играла четко по правилам, разве что порой, не обращая внимания на партнера, слегка зарывалась в торговле и имела непобедимую привычку удваивать изначально объявленное количество взяток. Единственной, зато постоянной жертвой этой привычки был Джордж Уолл, который, независимо от того, выигрывал он или проигрывал, был партнером Грейс или противником, неизменно говорил одно и то же: «Я бы сделал точно то же самое, что и вы, Грейс, точно то же». Дело в том, что Джорджу даже в голову не приходило, что Грейс не столько блефует, сколько таким образом выражает сомнение, что у других карты настолько уж сильнее, чем у нее. Механизм игры она усвоила быстро, всегда спрашивала, в чем ошиблась, а извинялась перед партнером просто потому, что так принято. В то лето она научила бриджу Альфреда и Анну, и в игре на троих Анна всегда побеждала, а Альфред всегда проигрывал.

Об этой компании говорили, что она, как тогда выражались, до того и еще много лет после, играла «до первой крови». Все были настолько сосредоточены на игре, что времени на флирт практически не оставалось; к тому же лица, более других склонные к флирту, состояли в брачных отношениях: Скотти и Натали Борденер. Натали, самая младшая в компании, на три, а то и на пять лет моложе Грейс, явно решила, что мужчины не стоят того, чтобы тратить на них силы. Помимо того, она имела небольшой зуб на Форт-Пенн, который принял ее в свое общество как жену Скотти и, стало быть, поставил на уровень матери и, как говорится в Библии, «помощника, подобного ему»; случилось это после ее непродолжительного господства в качестве королевы бала. Натали часто наезжала к себе на родину, в Гиббсвилл, и, возвращаясь, всякий раз рассказывала Джорджу Уоллу о последних эскападах некоего Лягушонка Огдена, тамошнего жителя, который потерял на войне руку и с которым у Джорджа раньше были какие-то дела. Однажды Эд Кларксон спросил: «Гиббсвилл, это ведь недалеко от Скрэнтона, верно?»