В этой главе фокус нашего внимания сместился на Запад. Прежде в изучении творений святых отцов и в истолковании Библии роль центра притяжения играли те земли, где ныне находятся Греция, Турция и Сирия, но в Средние века латинский Запад стал таковым сам по себе. Расцвет университетов – в Болонье, Париже, Оксфорде – внес свой вклад в стиль библейских исследований, и упор в них был сделан не на созерцательное размышление, а скорее на любознательность; а ордена нищенствующих братьев, доминиканцы и францисканцы, стремились сделать эти исследования частью возраставшего интереса к философскому мышлению, который достиг апогея в трудах Фомы Аквинского.

Ученые-гуманитарии сравнительно пренебрегали исследованиями Библии, проводимыми на средневековом христианском Востоке, и тому была причина: там не развилась традиция академической библеистики, подобной той, какую мы видим на Западе. Вместо этого на Востоке непрерывно следовали традиции, принятой еще в эпоху святых отцов – той, по которой Библия уже была истолкована в гомилиях в контексте церковной литургии. В этом Восток тяготел не к методике антиохийцев или их западных последователей, а скорее к древнему подходу александрийцев, стремившихся найти в Библии духовный или аллегорический смысл. Об этом свидетельствует то, что Ветхий Завет, к примеру, почти не читали на евхаристической литургии в церквях, впоследствии получивших имя православных. Да, конечно, и на Западе почти все ветхозаветные фрагменты звучали не на Евхаристии, а в литургии часов (ее составляют ежедневные богослужения, на которых не совершается Евхаристия, и особенно утрени или вигилии, которые служатся ночью или ранним утром). Но на Востоке Ветхий Завет почти не упоминался независимо от характера богослужений, и оттого большинство мирян почти никогда не слышали ни одного ветхозаветного отрывка, а слышали они только гимны и напевы, в которых ветхозаветные образы вплетались в сложнейшие аллегории, во многих случаях связанные с мариологией [64]. В подобных гимнах и на Востоке, и на Западе очень часто обращались к Песни Песней, из которой брали тексты, призванные прославить благословенную Деву Марию.

Но пусть даже Ветхий Завет почти не читали и не трактовали, и на Востоке, и на Западе люди знали ветхозаветные истории – через искусство (витражи и картины на Западе, иконы на Востоке) и через проповедь; что же до Нового Завета, то его они слышали в любом случае: на мессе читали фрагменты Евангелий и апостольских посланий, потом их разъясняли в гомилиях и изображали в лицах в театральных мистериях. В восточных Церквях богослужение совершалось на греческом или церковнославянском языках, понятных собравшимся, но на Западе службу вели на латыни, и мало кто из мирян знал ее или мог на ней читать. Мы еще увидим, что на Западе появлялись Библии и на местных языках, но в литургическом богослужении их не использовали вплоть до революции, свершившейся в эпоху Реформации. Несомненно, образ мирянина, совершенно не знающего содержания Библии, будет преувеличением, но вряд ли рядовой христианин в Средние века знал Библию в подробностях. А направляла его прежде всего та схема истории спасения, которую я обозначил в главе 13. Равно так же и иудеи воспринимали Библию как источник торы, передаваемой главным образом через учения раввинов.

Так Библия могла служить фундаментом веры даже для тех многих, кто не умел читать по-латыни, но только в том случае, если ее толковали в свете главной идеи – истории спасения. В Средневековье, как и почти во все другие времена, Библию понимали в рамках системы толкований: никто не считал, будто отдельные люди вольны понимать текст как им вздумается. Эта идея пришла только с наступлением Реформации и Просвещения, что мы и увидим в двух следующих главах.

Нам не сказать, в какой именно момент началась протестантская Реформация XVI века – равно как и не сказать, был ли он, этот момент [1]. 31 октября 1517 года, день, когда Мартин Лютер, как говорят, прибил свои девяносто пять тезисов против индульгенций к двери Замковой церкви в маленьком саксонском городке под названием Виттенберг, по традиции считается окончательным и бесповоротным – и это так, в том смысле, что после уже не было пути назад. Но инициатива Лютера не родилась на пустом месте. Необходимость реформ в Церкви уже предвосхищалась в Средние века – да стоит просто обратиться к Данте (1265–1321), и мы увидим, сколь жестокой критике могли подвергаться церковные авторитеты вплоть до римских пап даже в творении истинного католика-ортодокса.

Среди тех движений, что торили Лютеру путь, особенно выделяются три. Вальденсы, которые и поныне существуют в итальянском Пьемонте, а также в разных областях Европы и Южной Америки, часто называют себя первыми протестантами. Их основателем был Петр Вальдо, духовный учитель, скончавшийся где-то в 1217 году [2]. От него пошло новое движение странствующих проповедников-мирян, и сперва церковные власти их не осуждали, но после причислили к еретикам. Вальденсы не только критиковали Церковь, но и имели свои воззрения на Библию, толкуемую ими совершенно свободно, без всякой отсылки к церковным авторитетам; а кроме того, свои подборки библейских цитат, по крайней мере отчасти, вальденсы делали не на латыни, а на разнообразных местных языках. Возможно, именно в их произведениях мы найдем самое ранее выражение принципа, ставшего в учении Лютера центральным: этот принцип гласил, что Священное Писание способно говорить само за себя. Дюран из Уэски (1160–1224), бывший вальденс, толкуя Книгу Даниила, отмечает, что для вальденсов слова Даниила совершенно ясны (luculentissima) и не требуют истолкований (responsio) [3]. Ни один из святых отцов, ни один средневековый комментатор из числа тех, о ком мы говорили, не сказал бы так никогда. А протестанты должны были говорить об этом со всей решительностью – даже если речь шла о текстах, поражавших обычного читателя и, по его мнению, непременно требовавших толкования (Книга Даниила, несомненно, относилась к таким).

В Англии раннее предчувствие Реформации проявляет уже Джон Уиклиф (1330–1384), учитель из Оксфорда, утверждавший, что Церковь – это невидимая реальность, никак не зависящая от духовенства и церковной иерархии. Уиклиф стал вдохновителем так называемого движения лоллардов («лоллард» – слово бранное, и перевести его можно примерно как ‘бормочущий’). Проблемы с властями у лоллардов возникали потому, что ученики Уиклифа понимали Евхаристию как абсолютные минималисты: они отрицали средневековую доктрину, гласившую, что хлеб и вино на мессе в прямом смысле слова становятся Телом и Кровью Христа. Здесь «прямой смысл» – это очень сложный и изощренный термин, не подразумевающий магического изменения, но определяемый так: хлеб и вино меняются в субстанции (в сущности) и в то же время сохраняют весь облик и естественные функции («акциденты») хлеба и вина. Английские монархи от Генриха IV (правил с 1399 по 1413 год) до Генриха VIII (правил с 1509 по 1547 год) сжигали лоллардов на кострах. Но для нас сейчас важнее то, что Уиклиф необычайно возвышал Библию и хотел сделать ее доступной обычным мирянам, для чего сам перевел ее на английский (см. главу 18). Во всяком случае, к концу своих дней Уиклиф стал утверждать, что только Священное Писание, и оно одно, было необходимо человеку для спасения – без всякого посредничества церковных авторитетов, священников и римских пап.