оскорблений. Никаких обвинений в том, что разве я не должен пить кровь единорогов и оставить её в покое. Никаких намеков на мои прошлые поступки.

Паника вернулась.

Я проверил нижнюю сторону перил по всей длине. Ключа не было. Когда войду внутрь, заставлю её дать мне запасной ключ. Затем попрошу свою службу безопасности установить самую современную систему для обеспечения её безопасности. Я подошёл к торцу дома, где крыльцо огибало стену. Фонарик моего телефона осветил толстую, шелушащуюся кору ствола дерева.

Впервые за несколько недель я улыбнулся.

Я перепрыгнул через перила и приземлился на клумбу между распускающимися рододендронами и азалией. Я сунул телефон в карман, затем обхватил ствол руками. Одним уверенным прыжком я пожертвовал своими кожаными мокасинами от Brioni, упёршись ими в грубую древесную кору.

Хитрость при лазании по вишнёвому дереву заключалась в том, чтобы давить руками и ногами как бы вниз, чтобы кора не отслаивалась от ствола. Я рывками карабкался вверх по стволу, пока не добрался до первой ветки. Уже начали распускаться первые бутоны, наполнившие мои лёгкие знакомым ароматом. Это придало мне сил, подпитало меня, и я стал подниматься быстрее.

Я выбрал более агрессивный путь, и дотянувшись ногой до более высокой ветки, то услышал характерный треск ткани. За этим треском немедленно последовал поток свежего воздуха, обдувающий мои яйца. Дерево было на несколько десятилетий старше, чем когда я взбирался на него в последний раз, и мне недоставало практики, но мне удалось приземлиться на крышу крыльца, отделавшись лишь несколькими царапинами и прорехами.

Пока карабкался по пологому склону к окну, я заметил, что лампа у кровати Слоан была включена.

Моё сердце остановилось.

В её комнате горел свет, но её не было в постели. Слоан. Моя Слоан сидела на полу, обхватив колени руками, и раскачивалась взад-вперёд. Слёзы оставляли чистые дорожки на её прекрасном лице, покрытом сажей. Её одежда была грязной. Даже её волосы потеряли свой сияющий блеск. Её конский хвостик поник под тяжестью сажного осадка.

Среднее окно было приоткрыто на несколько дюймов. Так было всегда. Поэтому я сделал то, что делал всегда. Я толкнул его и пробрался внутрь.

Я мог только представить себе картину, которую я представлял собой, перекинув одну ногу через подоконник на подушку сиденья у окна. Но Слоан не рассмеялась. И не закричала. И не послала меня на х*й, и не потребовала оставить её в покое.

Она посмотрела прямо на меня, затем закрыла лицо руками и зарыдала ещё сильнее.

— Бл*дь, — пробормотал я, забираясь в комнату и подбегая к ней. — Слоан. Детка, — мои руки ощупывали её руки и торс в поисках повреждений. Потому что только самые тяжёлые травмы могли так сломить её. Самые тяжёлые травмы и самые горькие огорчения.

Ничего не обнаружив, я притянул её к себе. Паника поселилась в моей груди, когда Слоан не воспротивилась. Она должна была сказать мне, какой я мудак. Она должна была вышвырнуть меня вон. А не льнуть ко мне.

Я поднял её и прижал к груди, а когда она не начала наносить удары и оскорблять, я направился к изголовью её кровати. Я откинул одеяло, сбросил свои испорченные туфли и сел возле груды подушек, всё ещё держа её в объятиях.

Тихие рыдания сотрясали её тело, оставляя раны в моём холодном, чёрном сердце. Бездонный ручей слёз пропитал мою рубашку, пока я крепче прижимал её к себе и проводил рукой по её конскому хвосту. Снова и снова. От неё пахло дымом, который разрушал мечты, и я с трудом мог это выносить.

И всё же, несмотря на то, что мне было больно видеть боль Слоан, я понимал, какой это подарок судьбы. Быть рядом, когда она сломалась. Поднимать осколки и помогать ей вновь склеить их.

Я не говорил ей, что всё будет хорошо. Я не умолял её перестать плакать. Я просто крепко держал её, пока моё жалкое, трусливое сердце разрывалось на куски.

Я думал, что поступаю правильно, держа Слоан на расстоянии. Предполагалось, что так она будет в большей безопасности. Но, оставив её одну, я сделал её уязвимой перед опасностью, которой не ожидал. Я хотел защитить её от себя, от тёмной тени моего прошлого, от опасности, которая была моим настоящим. Но я оставил её открытой и уязвимой для чего-то другого. Для того, что чуть не отняло её у меня.

Если моя отдалённость не сможет защитить её, то моя близость сможет. С этого момента я стану тенью Слоан.

* * *

Через некоторое время слезы прекратились. Их сменила дрожь по всему телу. Слоан всё ещё не сказала мне ни слова. И я был готов сделать всё, что смогу, прежде чем она обретёт дар речи и попытается меня выгнать. Без предупреждения я подхватил её на руки и понёс в ванную.

— Что ты делаешь? — её обычно хрипловатый голос звучал болезненным сипением.

— Ты дрожишь, — сказал я, наклоняясь, чтобы включить воду в ванне. Это была глубокая ванна с гидромассажем, встроенная в облицованный плиткой пол под витражным окном.

— Н-нет, я н-не д-дрожу, — прошептала она, стуча зубами.

Мне потребовалось две попытки, чтобы поставить её на пол. Опасаясь, что она убежит, я не сводил с неё глаз, закрывая слив в ванне. На кафеле вокруг ванны у неё стояли свечи. Я достал из кармана зажигалку и зажег их. Всё ещё не доверяя, что она останется, я осторожно взял Слоан за запястье и потянул за собой, пока собирал пушистые полотенца цвета шалфея и складывал их рядом с ванной. Она добровольно последовала за мной, когда я потащил её в душ, где взял её шампунь, кондиционер и мыло.

Я собрал весь этот улов и отрегулировал температуру воды, не выпуская её из рук.

Когда я, наконец, повернулся к ней лицом, Слоан тупо смотрела на льющуюся воду. Слёзы прочерчивали дорожки по грязи, покрывавшей её прекрасное лицо. В этих изумительных зелёных глазах не было ни искорки, ни борьбы. Никакого изумрудного пламени, предупреждающего меня о неминуемом словесном потрошении.

— Нам нужно раздеть тебя, Пикси.

Она не подала виду, что услышала меня, поэтому я позаботился обо всём сам. Я протянул руку и стянул с неё испорченный свитер через голову. Я резко втянул воздух, когда увидел синяки, уже проступавшие на её руках и рёбрах. Она по-прежнему не пыталась остановить меня или помочь. Поэтому я продолжал.

В том, как Слоан позволяла мне раздевать её словно куклу, была какая-то нежная ранимость. Пока ванна наполнялась, я не торопился,