Та-ак, осторожно, тенью из сна, фантомным образом, не нарушающим логики сновидения… скользнуть в сознание, замереть, «не дыша мыслями»; теперь медленно, легонько выпустить сенсорные лучи, по которым можно будет принять извне, из структуры сна, первые сигналы, сперва простые, потом…

Он принял несколько, всего-то три-четыре и в ужасе отшатнулся! Точнее, стремительно вылетел, как вылетает пробка из бутылки.

— Никогда, — тихо сказал Тойра из темноты, немного разбавленной полосами света из-под ставней. — Никогда больше не пытайся влезть ко мне в голову, дурачок. И никогда не недооценивай меня. Думаешь, если я не чародей, то уж совсем ничего не умею? — Он засмеялся, сухо и приглушенно. Позабыв выпустить посох, Фриний завороженно глядел, как сотрясается под одеялом его сутулая спина. — Я достаточно имел дело с даскайлями, чтобы знать что к чему. Запомни, мальчик: в следующий раз тебе может не повезти и я слишком поздно вышвырну тебя из собственной черепушки. Если это произойдет — сойдешь с ума. Так что давай-ка спи, вместо того чтоб дурью маяться. Спи!

(Он был — как понимает теперь во сне Фриний напуган, но не столько из-за попытки своего приемного сына прочесть его мысли, сколько из-за намерения отправиться к Пелене.

И совсем не по тем причинам, которые мог тогда себе представить чародей.)

Однажды в сэхлии Фриний (в те годы еще Найдёныш) спросил у Купчины: «Что, по-твоему, главное в дружбе?» «Доверие», — не задумываясь ответил тот.

Фриний поверил Тойре, когда тот говорил об испытании и о том, что скоро всё объяснит. Поверил. Но в Сна-Тонр тем не менее поехал.

* * *

— Да, так просто: взял и отдал на попечение. И не нужно вопить на меня, мэтр, этим вы ничего не измените.

Из кучки зевак, наблюдавших за ссорой Гвоздя и господина Туллэка, выдвинулся дюжий молодец. Судя по выражению лица, улыбаться парня отучили еще в глубоком, колыбельном детстве.

— Он вас чем-то обидел, господин Туллэк?

— Обидел! — рявкнул Гвоздь. — Обидел, обманул, обесчестил! Поздравляю, мэтр, поклонников вашего таланту прибыло. Будет кому в старости стакан воды подать.

— Ты как… — тотчас завелся неулыбчивый.

— Заткнитесь! — повернулся к нему врачеватель. — Вас никто не просил вмешиваться! Это наше, исключительно наше с господином жонглером дело. Спасибо всем за заботу и внимание, но позвольте нам самим разобраться.

— В переводе на общепонятный это означает: проваливайте, господа! — услужливо пояснил Гвоздь. — Спектакля не будет!

Неулыбчивый что-то угрюмо процедил сквозь зубы, но решил не ввязываться. Как и многие другие, он вернулся в «Рухнувшего рыцаря» допивать недопитое, закусывая трёпом о том, что же такое не поделили жонглер и врачеватель. Прочая публика, натыкаясь на злой взгляд Гвоздя, тоже вспоминала вдруг о срочных делах и расходилась кто куда. В конце концов они остались одни — на сумрачной улице, наполненной светом от наддверных Фонарей, пивным смрадом и приглушенным гулом людских голосов, долетавшим из-за неплотно прикрытых ставней.

— Она же вам доверяла! — тихо, с ноткой обреченности укорил Рыжего господин Туллэк. Он стоял, сгорбившись и навалившись на трость всем телом, и зачем-то упорно разглядывал мостовую. — Доверяла, понимаете!

— Вам она тоже доверяла! — разозлился Гвоздь. — А вы, «добрый дядюшка Туллэк», собирались ее использовать в своих заговорщицких играх. Как и меня. Как и вообще любого другого, кого сочтете нужным. Вы и графиньку, единственную дочь вашего покойного приятеля-господина, при необходимости точно так же используете — или я не прав?

— Вы ничего, ровным счетом ничего не понимаете, — устало проговорил врачеватель.

— Так объясните мне, неумному. Объясните, зачем было тащить за собой Матиль через всё королевство? Вы ведь вполне могли оставить ее на попечении — если и не в Трех Соснах ваших, так отослать в столицу, пусть бы девочку пристроили при особняке Н'Адеров. Самое простое решение, самое вроде бы правильное. Но вам вдруг показалось, что Матиль тоже может быть Носителем, а рисковать вы не захотели. И решать самостоятельно — тоже. Пусть, мол, Смутный разбирается, а мое дело маленькое. Только, господин Туллэк, мэтр, вот вам, а не девочку! — Он сопроводил свои слова энергичным, общепонятным жестом. — Это мне можете до конца Собора на ресницы флажки цеплять, — я с графинькой договоренность имею соответствующую и вам слово дал. А Матиль — другое дело.

— Вы сами-то хоть знаете, где она сейчас?

— Знаю, с кем она сейчас. Этого вполне достаточно. Там она будет в безопасности, и вы не сможете ее отыскать.

— Понимаю, — пробормотал врачеватель. Он покачал головой, словно не хотел верить в то, что узнал. — Глупо, как же глупо!.. Вы с самого начала рассчитывали на нечто подобное, да? Поэтому спаивали меня у этого вашего приятеля-актера, а потом… та женщина — тоже была подставной?

— Ну, ей ведь действительно требовалась ваша помощь.

— А если бы я оказался чересчур пьян и не смог сделать всё, как надо?! Что тогда?!

— Тогда бы ей помогла бабка-повитуха, которую нанял Дэйнил и которая ждала поблизости, — отрезал Гвоздь. — И хватит упрекать меня во всех известных грехах я уж всяко знаю о них больше, чем вы. Как хотите, а я возвращаюсь в монастырь. Если помните, мы обещали графине не задерживаться.

— А что вы скажете ей о девочке?

— Правду, — пожал плечами Гвоздь. — Что я отдал ее на воспитание хорошим людям, в надежные руки.

— Вы лжете! Вы ведь наверняка собираетесь потом вернуться за ней и забрать девочку в свою труппу. Так?

Гвоздь пренебрежительно фыркнул (кажется, вполне натурально):

— Зачем мне лишняя обуза?!. Ну что, господин врачеватель, возвращаться вы предпочитаете вместе со мной или своим путем? Если со мной — тогда, так уж и быть, присоединяйтесь.

* * *

Святой отец Хуккрэн не понравился Матиль с первого взгляда. Было в нем что-то от дядьки Серповика, вечного батиного собутыльника. Когда Серповик напивался (а случалось это почти каждый день), он становился угрожающе сосредоточенным и очень жестоким. И еще начинал мыслить иначе, чем все. Мог, например, поколотить человека за то, что тот кашлянул на улице и разбудил его собаку, гревшуюся под солнцем… или там на куренка наступить, который ничего ж ему и не сделал, просто в пыли копошился… куренка Матиль было тогда особенно жалко.

Но сейчас ей стало жалко себя. Она верила всему, что говорил Рыжий, он бы ее не обманул.

Но очень уж отец Хуккрэн походил на пьяного Серповика.

Как только Гвоздь, попрощавшись с нею, ушел, монах повернулся к своим собратьям и заговорил с ними, не обращая никакого внимания на Матиль. Так, будто ее вообще не существовало.