камушком. — Я начал слегка опасаться за крышу… Наверное, мы зря поехали за порошковым пюре.

Мвен Мас жрал порошковое пюре ведрами. Кед медленно закручивался по спирали, захотелось искупаться сильнее, оттолкнуться от берега, ухнуть с головой.

— Думаю, сегодняшний день был неизбежен, — сказал я. — Надо было его пережить. И мы пережили.

— Не без труда, — заметил Роман.

— В последнее время я живу не без труда. И не без потерь.

— Это точно… Что дальше?

— Дальше мы встретимся с Зизи. То есть с Зинаидой Захаровной, завтра. И постараемся взять у нее образец.

— Как мы с ней встретимся?

— Вся прелесть русской готики в том, что правил в ней нет, есть только последствия. Сегодня хоронишь Хазина, завтра встречаешься с Зизи. Кстати, если уж говорить про готику…

Я открыл похоронный пакет сострадальщицы. Внутри были четыре яйца, бутерброды с копченой колбасой и сыром, шоколадные конфеты и бутылка водки.

— Помянем, — предложил я.

Роман не возражал. Бутылку я во избежание отравления выкинул в траву, а бутерброды и прочее стали есть. Вопреки опасениям, яйца оказались не протухшие, хотя и переваренные, желток посинел, затвердел и прилипал к зубам, но в целом вкус был насыщен. Колбаса сырокопченая, средней категории, сало натуральное, а вот мясо вперемежку с хрящами; пересоленная и переперченная. Сыр костромской, пластиковой консистенции. Хлеб обычный, ржаной, кислый.

— Покойся с миром, Семен, — сказал я.

— Земля тебе пухом, — сказал Роман.

Пожевали бутерброды. Роман управился первым, посмотрел на оставшийся бутерброд.

— Может… Ведь Хазин тоже вроде как человек. В общем разрезе…

— Угощайся, — предложил я.

Роман съел бутерброд и спросил:

— И как же он их открыл?

— Что открыл?

— Проскрипции.

— Кто? — не понял я.

— Поэт Уланов. Которого высекли?

— Да ничего он не открыл… Его могли высечь в качестве эстетического жеста. В просветительских целях, в целях развития культуры.

Я достал коробок охотничьих спичек, зажег одну.

Охотничьи спички горят бешено, в руках их держать неприятно, я бросил спичку в воду. Она ушла на дно и продолжила светить.

— Ого…

Я зажег и бросил в воду еще несколько спичек. Здесь неглубоко и слабое течение, спички легли на дно и составили созвездие, похожее на стрекозу. Они горели круглым светом и действительно напоминали звезды.

— Интересно, его будут искать? — спросил Роман. — Хазина?

— Нет.

Через минуту стрекоза стала исчезать. Я стал зажигать и забрасывать в реку новые спички.

— Никто никого не будет искать, — сказал я. — И это правильно.

В этот раз огни сложились в кольцо.

— Красиво, — согласился Роман. — Можно я кину?

— Смотри внимательней!

Со стороны песчаного свала поднялся огонек. Он завис над непроглядной ямой, затем стал медленно перемещаться к другим огонькам.

— Что это?

— Сомы-светляки, — ответил я. — У них на морде такой ус, а на конце этого уса огонек.

— Разве такие рыбы есть? — растерянно спросил Роман. — По-моему, они в море водятся.

— Здесь есть. Но о них никто не знает. Раньше рыболовам не приходила идея приманивать сомов светом — поэтому их никто не ловил.

Роман ничего не ответил, мы стали смотреть на подводные огоньки. Скоро спички начали медленно гаснуть, а тот, что двигался, погас последним — сом-светлячок убрался на глубину.

— Как ты думаешь, Вить… — Роман пощупал шею. — Как думаешь насчет радона… Мы не нахватались?

— Вряд ли. Радон ночью обычно идет, а мы днем работали.

— Ну да… Слушай, говорят, что спиртное, в принципе, ослабляет все это… воздействие.

— Хочешь водки?

— Да нет, не то чтобы хочу… В профилактических целях… Выводит нуклиды, подводники советуют.

— Выкинул в ту сторону, — я указал пальцем.

Роман ушел в травы искать бутылку.

Я кинул в Ингирь еще несколько спичек, но светящийся сом не поднялся.

Ожил телефон — я думал, Луценко, хочет поделиться очередной радостью насчет Уланова, однако это оказался Федор. Я ответил.

Полковник, пьяный и счастливый.

— Витя! Спасибо, братан! Слушай, выручил! Я уж не знал, что делать…

Послышалось хихиканье, явно не Федора. И вряд ли его жены.

— Ты, Витя, не думай, за мной не замажется, я такие вещи помню…

— Я хочу увидеть дело, — сказал я.

— Какие дела, Витя, расслабься! Слушай, приезжайте с Ромой, у меня тут настоящие дела… Я кегу привез ко дню рождения, а вот теперь решил открыть, пиво… Холодное, нефильтрованное… Приезжайте!

— Я хочу увидеть дело, — повторил я.

И отключил телефон. Сегодня было и так слишком много Федора. Искупаться не повредит…

Нырнуть с берега, выдохнуть, опуститься на дно, пусть течение подхватит и несет, спину будут царапать камни и ракушки, а я стану смотреть в небо. Небо из-под воды всегда ближе. Пескари станут кусать за пальцы, впрочем, не будут, пескари вымерли…

Вернулся Роман.

Еще издали я почувствовал запах водки, он приблизился раньше Романа, сам Роман был весел, лицо перемазано зеленью.

— Ты прямо Робин Гуд, — сказал Роман. — Закинул бутылку в заросли отличного щавеля! Редкая удача, закусил прямо в поле… Там конфетки остались?

Я передал ему пакет сострадальщицы. Роман стал есть шоколад. Сомнительно заедать водку щавелем и шоколадом, впрочем, вряд ли сейчас послушает — каждый кузнец своего стула, впрочем, я Роману позавидовал. Мне тоже хотелось водки. Со щавелем. Холодной водки с кислым щавелем и прыгнуть в воду с тарзанки или хотя бы с крутого берега.

Роман ел конфеты и разглядывал оставшийся кед на ноге.

— Не могу, — сказал он. — Не могу…

После чего достал бутылку и хорошенько отпил.

— Это не поможет, — предупредил я.

— Я знаю. Знаю, ты прав, максимальная децентрализация и шаговая доступность… Шаговая доступность!

Провозгласил Роман и вышвырнул в реку второй кед. Подальше забросил, отчего кед попал на струю, и его понесло по реке.

— Плыви-плыви, пироскаф, из прошлого в навсегда… — прочитал Роман. — На берегу, под старой лодкой, остались сны, забыты сны…

И печально сел со мной рядом.

Довольно долго он молчал, пытаясь свернуть из шоколадной фольги колечко, но получилось скрутить только пулю. Первый кед утекал на юг, другой кед почувствовал одиночество, выбрался из прибрежного вьюна и поплыл за братом.

— Как это трогательно, — умилился Роман. — Они подают нам пример гуманизма…

Я не стал спорить.

— Гуманизма нам сильно недостает, — рассуждал Роман. — И это большая беда всей урбанистики… я сам был таким — я знаю… В шаговой доступности должно быть все — заправки, бассейны, гуманизм. Пища телесная, пища духовная, бензин, масло, бордель, филармония. В шаговой доступности должны быть и радость, и счастье. А у нас все не так…

Роман опять достал из кармана бутылку и несколько щавелевых листов. В бутылке болталось грамм двести, Роман немедленно их допил и закусил щавелем. Однако.

— Но в