class="p1">Я остановился возле «Пескаря».

— Хорошая идея, — сказал Роман. — Надо купить бинокль… И капкан. Подводное ружье и налобный фонарь, надо купить что-то непременно, или я рехнусь…

— Тут есть креативные акции, — сказал я. — В прошлый раз была «Освободи опарыша».

Роман бросил на меня подозрительный взгляд.

— Нет, правда, — сказал я. — Так и называлась — «Освободи опарыша». Я хотел купить противогаз, а мне предложили в нагрузку освободить опарыша. Я не вру — все так и было!

— И ты освободил? — спросил Роман.

— Как сказать…

В «Пескаре» было прохладно и пахло сухим кошачьим кормом. Здешняя старушка сидела за прилавком, читала книгу. Мы вошли, и она сообщила, что каждый, кто купит резиновую лодку, получит пятидесятипроцентную скидку на прикормку «Сазан». Я поинтересовался, продолжается ли еще акция «Освободи опарыша», старушка посмотрела на меня с непониманием. А я купил охотничьих спичек, два коробка.

— Зачем тебе охотничьи спички? — спросил Роман, когда мы покинули «Пескарь».

— Покажу кое-что.

После «Пескаря» поехали на Ингирь, но выяснилось, что пробраться к реке не так уж и просто — все старые съезды заросли и были перекопаны, куда бы мы ни пытались сунуться, отовсюду поворачивали назад. Пришлось доехать до Нового моста, бросить машину и спуститься к реке. Мы преодолели луг, полосу ивовых кустов у берега и выбрались на короткий пляж.

Вдоль пляжа лежала старая почерневшая осина, на нее сели.

— Хорошо тут, — сказал Роман.

Ингирь неторопливо тек мимо, на противоположном берегу от обреза воды в гору поднимался бор, сосны напоминали иглы дикобраза.

— Ты как? — спросил Роман.

— Не исключаю, — ответил я.

Телефон пискнул.

Луценко. Луценко, откуда-то, из глубин… Прислал видео, я запустил.

Посторонние люди в количестве пяти человек секли поэта Эссбукетова. Туловище поэта было закреплено головой в незнакомом мне дольмене, не таком большом, как в Геленджике, но тоже, в принципе, внушительном. Экзекутор в промежутках между сериями розг зачитывал стихи Уланова, чтобы ни у кого не возникало сомнений, что порют именно его. На заднем фоне легкомысленно играла музыка.

Модератор порки был наряжен во фрак, на лице венецианская маска, на голове цилиндр.

Порка осуществлялась без излишней жестокости, со стороны могло показаться, что это не экзекуция, а оздоровительная процедура, пресловутый и модный «камчатский массаж».

— Интересно, — отметил Роман. — Хотя… Несколько экстравагантно, пожалуй. И кто это?

— Один региональный поэт.

— За что секут?

— Как повелось — за баб и за творчество. В данном случае, думаю, всыпали за творчество — в последнее время он был чересчур вольнодумен…

Уланов кричал довольно жалким образом.

— Высек — и тем самым запечатлел, — произнес Роман. — А вообще, фантасмагория, конечно… Это точно не постановка? Не розыгрыш?

— Не похоже. Он сочинил «Раскопки в Муми-доле», ему давно угрожали. И вот высекли.

— Кто?

— Могли и те, и эти, тут не угадаешь.

— Почему же не угадаешь?

Я спрятал телефон.

— Ты знаешь, что половина дуэлей Пушкина состоялась из-за слухов о том, что его высекли в Тайной канцелярии. Слухи эти распространялись для того, чтобы провести прямую параллель с другим поэтом — Тредьяковским, в те годы считавшимся образцом графомании. А самого Тредьяковского на самом деле высекли — и он после этого уже не оправился. Поэтому, когда Гоголь пишет про унтер-офицерскую вдову, он не смеется, как нам кажется, он вопит от ужаса. Его всю жизнь преследовал страх быть тайно высеченным… Ничего не поделаешь, русская готика.

— Русская готика?

Я сел на теплый песок, приложился спиной к осине.

— Ну да. Уланов, безусловно, готический персонаж. Есть классическая готика — это когда Женщина в белом преследует лорда Рочестера на болотах туманного Девоншира. Нечистая совесть, древняя вражда, заплесневелые скелеты в семейном шкафу, все понятно. Призраки будут терзать главного героя, пока он не прыгнет с моста и сам не станет Серым Сквайром. Классическая готика всегда небывальщина.

— Я что-то читал про Серого Сквайра, — сказал Роман. — Он вроде бы кого-то душил и бросал в провалы.

— Примерно так.

Вода прозрачная. Ингирь сбросил дождевую воду, успокоился и стал прозрачнее. Захотелось искупаться. Наверное, потому, что я не мылся уже давно. Надо истопить баню. Или сходить в баню. Теоретически городская баня безопаснее. Баню Снаткиной может подпереть условный Пилот, недавно он подпер морг… В общественной бане можно заразиться грибком, чесоткой или туберкулезом, к тому же я никогда не посещал подобную баню и представить себе такую ситуацию не мог.

Роман сел на песок рядом. Река тянула за собой холодный воздух, я снял кроссовки.

— Есть еще южная готика, — продолжил рассказывать я. — Это когда пресвитер Грейнджефорс выслеживает свою полоумную дочь Улу среди миазмов болот Йокнопатофы. Семейство Грейнджефорсов — одно из знатнейших семейств Юга, однако после Гражданской войны пришло в упадок. Ула забеременела от собственного брата Абсалема, опозорила семью, и пресвитер хочет поставить свинцовую точку в этой истории, примерно так. В отличие от классической, в южной готике все исключительно бывальщина. А есть русский готический вальс…

Можно попроситься в баню к Аглае, хотя, по мне, это не очень прилично. Она может подумать, что я форсирую события, а Надежда Денисовна наверняка примет это как явное обещание. Держись подальше от бани, испуганный сын Тумы.

— Русская готика отличается от прочих тем, что события могут иметь как реальные, так и мистические движущие силы, — сказал я. — Иногда одновременно.

— Как это?

Роман стал тоже снимать кеды, снял и кинул левый в воду, кед булькнул вполне выразительно.

— Поэта Уланова могли высечь масоны за невольное раскрытие тайн закатных свитков. Его могла высечь «Лига земли и крови» за разглашение их грядущих сокрушительных проскрипций. Его мог высечь поэт Шариков из творческой или финансовой зависти. Его могла высечь ревнивая баба. Это в конце концов могла быть кафкианская порка, то есть его могли высечь по ошибке. Да, по ошибке — ни для кого не секрет, что манифест русской готики есть «Подпоручик Киже». Эта никакая не фантастика, это самый что ни на есть реализм! «Бесприданница», «Гроза», «Господа Головлевы»…

Всплыл кед Романа.

— «Леди Макбет Мценского уезда», — добавил Роман.

— «Леди Макбет», да, точно, «Идиот» еще, разумеется. Ты помнишь главную сцену?

— С деньгами в камин, — сказал Роман.

Я не стал поправлять, Роману не стать писателем. Тот, кто не понимает главной сцены «Идиота», не достоин быть писателем.

— Да, с деньгами в камин, — сказал я.

Кладбищенские приключения значительно истощили мои мыслительные ресурсы, правильнее было бы замолчать, но я упрямо договорил:

— В пространстве русской готики отличить жизнь от литературы порою весьма сложно. Иногда… практически невозможно. Сегодняшний день это во многом доказывает.

— Сегодняшний день да… — Роман кинул в кед