— Боже правый! о ком вы говорите? так, по-вашему, она англичанка?

— Да, без сомнения, — подтвердил мистер Диксон. — Вы же знаете, что иностранцы никогда не говорят по-английски без акцента.

— А какое у нее лицо?

— О, я никогда не видывал такого выразительного лица, хотя она бледна и худа и без жалости невозможно на нее смотреть.

Судя по описанию, это не была Коринна, которая отличалась яркой красотой; но, быть может, она заболела? быть может, ей пришлось много выстрадать, раз она приехала в Англию и не смогла его повидать? При этой мысли Освальд содрогнулся; в крайнем волнении он продолжал свои расспросы. Мистер Диксон все время твердил, что речь незнакомки отличалась таким изяществом, какого он не встречал ни у одной женщины, что в глазах ее светилась небесная доброта, но она казалась истомленной и печальной. Это не было похоже на Коринну; но разве не могла она измениться под влиянием горя?

— Какого цвета у нее волосы? — спросил лорд Нельвиль. — Какого цвета глаза?

— Великолепного черного цвета.

Лорд Нельвиль побледнел.

— И она оживленно с вами говорила?

— Нет, — сказал мистер Диксон, — время от времени она задавала мне какой-нибудь вопрос или же отвечала на мой, но, хоть она и немного говорила, речь ее была полна очарования.

Он бы продолжал еще, но в комнату вошли леди Эджермон и Люсиль, он замолчал, а лорд Нельвиль, прекратив свои расспросы, в глубокой задумчивости вышел прогуляться в парк, надеясь еще поговорить наедине с мистером Диксоном.

Леди Эджермон, которую поразил печальный вид Освальда, выслала Люсиль из комнаты и спросила мистера Диксона, что могло огорчить ее зятя во время их разговора, и старик простодушно все ей рассказал. Леди Эджермон, мгновенно догадавшись, в чем дело, ужаснулась при мысли о том, как огорчится Освальд, если узнает, что Коринна приезжала в Шотландию повидаться с ним; и, предвидя, что он снова станет расспрашивать мистера Диксона, она подсказала старику, как надо отвечать, чтобы рассеять подозрения лорда Нельвиля. Мистер Диксон во время их второго разговора постарался успокоить Освальда, но это ему не удалось, и тот первым делом спросил слугу, все ли письма за последние три недели пришли с почтой и не припомнит ли он случая, чтобы какое-нибудь письмо было доставлено с посыльным. Слуга уверял его, что этого ни разу не случилось; однако, уже выходя из комнаты, он вдруг вернулся и сказал лорду Нельвилю: «Мне сдается, что в день бала слепой нищий передал мне письмо для вашей милости; верно, он просил вас о помощи».

— Слепой! — подхватил Освальд. — Нет, я не получал письма ни от какого слепого. Не мог ли бы ты разыскать его?

— Ничего нет проще, — ответил слуга, — он живет здесь в деревне.

— Ступай и приведи его! — сказал лорд Нельвиль: ему так не терпелось увидать слепого, что он пошел ему навстречу и столкнулся с ним в конце подъездной дороги.

— Мой друг, — сказал он старику, — вам передали для меня письмо, когда был бал в замке: кто вам дал его?

— Милорд видит, что я слепой; как же я могу это сказать?

— Не показалось ли вам, что это была женщина?

— Да, милорд, и у нее был такой нежный голос, я сразу это приметил, несмотря на ее слезы; я слышал, как она плакала.

— Она плакала! — воскликнул Освальд. — И что же она вам сказала?

— «Отдайте это письмо, добрый старик, кому-нибудь из слуг Освальда». Потом спохватилась и прибавила: «Лорда Нельвиля».

— Ах! Коринна! — вскричал Освальд; он должен был опереться о плечо старика, ибо был близок к обмороку.

— Милорд, — продолжал слепой, — я сидел под деревом, когда она дала мне это поручение; я хотел сейчас же пойти; но в мои годы трудненько бывает встать на ноги, и она изволила сама мне помочь, и уж так много дала мне денег, сколько я давненько не получал, а когда она меня поддерживала, я чувствовал, что у нее дрожит рука, точь-в-точь как сейчас у вас.

— Довольно! — сказал лорд Нельвиль. — Вот вам и от меня деньги, добрый старик; молитесь за нас обоих! — И он удалился.

С этой минуты Освальдом овладела ужасная тревога; тщетно старался он напасть на след Коринны; он не мог постигнуть, почему, приехав в Шотландию, она не искала с ним встречи; он всячески старался разгадать, чем вызвано ее поведение; и скорбь его была так велика, что, хотя он и пытался ее скрыть, леди Эджермон догадалась обо всем; даже Люсиль заметила, как он несчастен; она стала грустной и задумчивой, и в их доме царило глубокое молчание. Тогда-то лорд Нельвиль и написал первое письмо князю Кастель-Форте, которое тот не счел нужным показать Коринне, а между тем, прочитав его, она была бы глубоко тронута тем, что Освальд тревожится за нее.

Прежде чем пришел ответ от князя Кастель-Форте, граф д’Эрфейль вернулся из Плимута, куда ездил провожать Коринну; он не хотел рассказывать Освальду все, что он знал о ней, хотя был бы и не прочь намекнуть, что он свято хранит важную тайну. Лорд Нельвиль сперва оставлял без внимания намеки графа, но, когда догадался, что речь идет о Коринне, живо заинтересовался и принялся расспрашивать графа д’Эрфейля, однако тот довольно стойко оборонялся, радуясь при этом, что так заинтересовал Освальда.

Но Освальд в конце концов выпытал у него всю историю Коринны; граф д’Эрфейль с великим удовольствием поведал о том, что он сделал для нее, о том, как она была ему благодарна и в каком ужасном смятении и отчаянии она находилась, когда он нашел ее на дороге; рассказывая об этом, он даже не замечал, какое впечатление производят его слова на лорда Нельвиля, ибо, как говорят англичане, ему больше всего хотелось «быть героем своей собственной истории». Но когда граф д’Эрфейль окончил свою повесть, он был искренне огорчен, увидя, какую боль причинил своему другу. Освальд, который до сих пор сдерживался, вдруг словно обезумел от горя; он жестоко себя упрекал, твердя, что он самый преступный и вероломный человек на свете; он превозносил нежность и преданность Коринны, ее покорность судьбе и великодушие, не покидавшее ее даже в ту минуту, когда она считала его более всего виновным перед ней; он клеймил себя за черствость и легкомыслие, какими он ей за все отплатил. Он беспрестанно повторял, что никто не будет любить его так, как любила она, и что он понесет тяжкую кару за свое бессердечие. Он хотел поехать в Италию и побыть с ней хотя бы день, хотя бы час; но Рим и Флоренция уже были захвачены французами; его полк должен был отправиться в поход, и он не имел права уехать, ибо этим опозорил бы себя; он не мог разбить сердце жены, не хотел, загладив одну свою вину, совершить новый проступок и смягчить страдания одной женщины, причинив зло другой. Наконец он возложил все свои надежды на опасности войны, на вражескую пулю, и эта мысль принесла ему успокоение.

В таком душевном состоянии он написал князю Кастель-Форте второе письмо, которое тот тоже не счел нужным показать Коринне. Отвечая Освальду, друг Коринны писал, что она печальна, но смирилась с судьбой; этот гордый человек, глубоко за нее оскорбленный, даже несколько преуменьшил ее страдания. Лорд Нельвиль решил, что лучше не писать о своем горьком раскаянии и не тревожить женщину, которой он принес такое несчастье своею любовью, и отправился в Новый Свет, терзаемый угрызениями совести и безысходной тоской.