Больше мы старались не встречаться.

Как нарочно, тотчас же непосредственно после этого разговора я попал на великое, но уже официальное пьянство. В наш лагерь явились с визитом все офицеры Северского драгунского полка, с командиром во главе. Северцы были кунаками первого батальона;

Еще в Кавказскую войну началось это куначеетво, когда первый батальон выручил северцев, окруженных горцами. Не прошло и нескольких дней, как саперы попали в такую же беду. Северцы узнали об этом, сели на коней и примчались выручать своих спасителей. С этого дня пошла дружба-куначество. Да какое!

Северцы явились первыми в полном составе. Их нужно было принять и угостить, а помещения не было. Лагерь перестраивался. Командир батальона попросил разрешения приветствовать их в шатре офицерского собрания, а такие пригласил начальника бригады и всех наших офицеров.

В громадном шатре поставили покоем столы и приготовили парадный обед. Северцы предупредили заранее, что будут в такой-то день.

Мне никогда не приходилось видеть обеда более веселого и более приятного. Северцы начали с того, что избрали тамаду, одного своего подполковника, совсем седого, носившего бороду по-Николаевски, расчесанной на две пышных бакенбарды и с бритым подбородком. Наш генерал хотел уступить ему место, но он этого не позволил.

Как умело вел старый драгун обед! Особое внимание он оказал Червинову. Первый тост был, конечно, за Государя и Шефа, потом за нашу бригаду и ее хозяина. Червинову на большом серебряном блюде, в серебряной чарочке, – подарок Северцев первому батальону, – поднесли вина. По адату вило было кахетинское, а чарочка вмещала немного меньше бутылки.

Северцы грянули заздравную песню. Грянули хором, на голоса и так хорошо, что сразу прошла всякая натянутость первой встречи. Генерал просиял. Саперы подхватили песню. Первый батальон был певучий, и хор получился отличный.

– Кому чару пить? Кому здраву быть? – гремела настольная песня. Все встали. Генерал забеспокоился.

– Но я не пью вина, – обратился он к тамаде. – Если я выпью вашу чарочку, я упаду под стол, осрамлюсь.

– Хорошо! разрешаю вам выпить сколько захотите. Господа! кто желает быть заместителем его превосходительства?

Все поняли, что это обязанность первого батальона; вышел высокий худой штабс-капитан и стал рядом с генералом.

– Пить чару, быть здраву свет Владимиру Петровичу. На здоровье, на здоровье, на здоровьице его… – выводил хором весь стол.

– Глю-глю-глю… – загремели все, когда генерал стал пить.

Червинов передал чашу штабс-капитану. Тот поднял ее и, сказав «за здоровье северцев», – духом выпил всю до дна. Гремело ура. Музыка играла туш. Штабс-капитан опрокинул чашу, поставил ее на поднос и пошел на свое место.

Тамада что-то сказал двум молодым саперам первого батальона, и они, налив чашу опять до краев, подошли к штабс-капитану.

– Штраф… штраф… – пронеслось по столу.

– За что?

– Дорогой кунак! Я, как тамада, должен оштрафовать тебя за то, что ты сделал ошибку. Ты был приглашен только пить за генерала, но не получил права говорить за него. И потому выпей этот кубок до дна.

– Чарочка моя… – затянул тамада. Песня грянула вновь, и сконфуженный штабс-капитан выпил второй кубок. После этого каждый, кто хотел сказать слово, спрашивал уже разрешение у тамады.

Когда кончились официальные тосты, тамада постучал серебряной чаркой по столу, и внимание всех обратилось на него. За столом наступило торжественное молчание.

Тамада встал. Каким-то особенным, вдохновенным огнем загорелись глаза старого кавалериста. Он поправил свою шашку, кривую кавказскую шашку, всю отделанную серебром, расправил на обе стороны седые николаевские бакенбарды и поднял руку, как дирижер.

– Священную песнь Кавказа! – коротко и торжественно сказал он. – Штабс-ротмистр, начинай!

Его молодой однополчанин отвалился на спинку стула. Тамада взмахнул рукой, и высокий красивый тенор штабс-ротмистра начал слова старинной песни:

Красавец-воин тамада взмахнул теперь широко рукой, и чудесный хор на диво спевшихся голосов могуче грянул:

Генерал Червинов широко открыл глаза и с изумлением смотрел то на величественную фигуру седого дирижера, то на офицеров. Все отвалились от стола. Все смотрели на тамаду. Пели тоже все. Вероятно у всех, как и у меля, по спине и по всему телу бежали мурашки нервной дрожи, – спутницы восторга, захватывающего души людей и заставляющего их сливаться в одну могучую душу армии… Сливаться желанием славы и жаждой ратного подвига.

– звенел тенор штабс-ротмистра. Под песни все встали сразу, как один человек.

– лились заключительные слова священной песни Кавказа и вдруг перешли в громовое ура.

Кудесник тамада взмахнул снова рукой, и невидимый хор двух оркестров, за полотнищами шатра, грянул «Боже, Царя храни!» Новая песня, еще более священная для нас, стройно полилась, перемешиваясь с величественными аккордами оркестров. Когда мы сели на свои места, несколько минут длилось молчание. Некоторые вытирали глаза.

Но вот тамада вновь начал тосты. Он предлагал их один за другим и все в порядке старшинства и такта. Вспоминал боевые подвиги кунаков, бои, приведшие к куначеству… И все, вспоминая славное прошлое и своих доблестных предков, высоко поднимали золотые и серебряные азарпеши, – кубки, подарки полка и батальонов. Трубачи сыграли знаменитый фанфарный марш Северцев, а офицеры пропели свою северскую песню… И только мы, саперы, не знали, какой песней ответить лихим кавалеристам.

Обед кончился после четырех, а пить вино продолжали вплоть до темноты. И в палатке и в лагере первого батальона музыка гремела вовсю.

Вот и официальное пьянство, – подумал я, – и никому не придет в голову упоминать об этом в аттестации. Попробовал бы кто-нибудь сказать северцам, что нельзя пить вино. Они бы только рассмеялись. Вино – это их жизнь. Службы – это их святое святых. Как ни выпей, а утром, чуть свет, на коня.

Первый батальон был приглашен к ним в ближайшее воскресение. Опять пили весь день. Пили так, что некоторые сложили свои кости. Их поливали водой. Целую группу сапер доставили домой в лагерь в виде трупиков, на линейках.

Но генерал Червинов, не терпевший вообще пьянства, не посмел цукнуть их: справлялся священный адат куначества.