Но мы не нашли того, чего искали. Указание было, что в этом ауле спрятаны ни мало ни много как два артиллерийских орудия. Говорили даже про целую батарею. Сами шпионы-горцы говорили, что видели даже учение этой батареи. Казаки перерыли все, но не нашли ничего. Назад выехали уже, когда рассвело. Я ужаснулся, увидев, по какой круче мы летели вниз карьером. Теперь мы слезли с коней и вели их в поводу. Сам сотенный смеялся.

– Днем ни за что не поскакали бы здесь. Как никто не поломался, – удивительно! Масса камней на дороге, долго ли упасть. Пьяных Бог хранит! – пошутил он. – А обратили ли вы внимание на обрыв у самой околицы деревни? – спросил нас есаул.

– Как не обратить! – ответил хорунжий. – Если бы еще шагов сто проскакали, то вся сотня свалилась бы под этот обрыв. Костей бы не собрали, – сажень 60 глубиной будет.

Не успели мы приехать домой, как опять новое дело. Уже бегут ко мне посыльные. – Командир мол сердится, что вас нету. – Что такое? – Являюсь Киселеву.

– Да где вы были?

– В облаве.

– Почему ничего раньше не сказали?

– Поздно было, да и некогда.

– Не ваше это дело, по облавам ездить. Вы, Васенька, немного того, право, пересаливаете, то с казаками в попойках участвуете, то вот с писарями, кажется, пили.

– Ничего подобного… Кто это вам успел насплетничать? – возмутился я. – Ни в каких попойках не участвовал никогда. Ни с казаками, ни тем более с писарями. Это еще откуда? У казаков был на именинах вместе с казачьими офицерами, вместе с ними и на поиск поехал.

– А писаря?

– А про писарей кто наплел… Разве они скандал устроили?

Киселев посмотрел на меня, левый глаз у него закрылся, а длинное лицо состроило гримасу в виде улыбки.

– Не-ет, скандала не было… Вот извольте получить. Вам пгедписание с пегвой полуготой пегвой готы отпгавиться в гогы пготив Хаджалы. В помощь вам Иванов, как знающий местность, и Ананьин. Там, говогят, скгывается батагея… Так вот поищите… Разспгосите жителей, может быть, пгоговогятся, Иванов знает немного по-агмянски. Там все агмянские деревни. Ну, отпгавляйтесь.

Спрашивать инструкций было бесполезно, – он, очевидно, столько же знал, сколько и я. Нужно просто идти в горы и обыскать селения.

Выступили немедленно. С нами были двуколки с провизией. К вечеру мы, сделав адски тяжелый переход под палящими лучами солнца, подошли к подошве громадной горы, что лежит против Хаджалов. Было намечено обыскать три деревни. Одна у подошвы этой горы, другая в горах, на самом гребне перевала, и третья опять внизу у подошвы этой же горы, со стороны Агдама.

Первую деревню обыскивали весь вечер и часть ночи. Хоть бы перочинный ножик нашли! А ведь именно в окрестностях этой деревни и видели батарею.

– Что они дураки, что ли, держат батарею в деревне! – говорил Иванов. – Она у них хранится в поле, в большой яме, в погребе. Попробуй-ка найти ее без шпиона в этом океане земли, – Иванов указал взмахом руки на громадное пространство, раскинутое у подошвы горы. – А обратите внимание на самую деревню. Сколько построек над землей и сколько под землей!

Действительно, деревня казалась маленькой. Над землей было мало домов, с десяток, не больше, зато все окраины уходили под землю. Там под землей жили люди и скот. Над землей возвышался небольшой бугор. Посредине была дыра для выхода дыма. Узкая лестница, врубленная в землю, вела к солидной маленькой двери. За нею комната, всегда круглая, была обставлена, смотря по зажиточности хозяина. Иногда стены оказывались увешанными богатыми коврами, на полу разостланы тоже ковры и разбросаны круглые мутаки-подушки. Почти в каждой землянке стояли пяльцы для тканья настоящих ковров и особых подстилок из полос суконных разноцветных материй.

Из круглой комнаты дверь вела в хлев, тоже сделанный под землей, в виде коридоров. Дыры вверху служили для вентиляции и давали приток свежего воздуха. Зимой здесь было тепло, летом прохладно. Солидная дверь защищала скот от непрошеных гостей, и двуногих, и четвероногих.

– Вот это так жизнь, – говорил Иванов, осматривая со мной подземные жилища. – Да и нельзя у них иначе… Самый разбойный народ. Убит могут ни за понюшку табаку. В Тифлисе прошлой зимой судили горца. Он застрелил из винтовки человека.

– Зачем убил? – спрашивают его.

– Как зачем? – отвечает удивленно горец.

– Нужно было убить, и убил.

– Да зачем нужно-то было? Что он тебе сделал?

– Мине? – опять удивляется горец. – Ничего. Он мине ничего не сделал…

– Так зачем же ты убил его? – пытаются добиться ответа судьи.

– Нужно было, и убил, – упрямо стоит на своем горец. Наконец, после долгих расспросов, когда он уже устал и обозлился, – цинично заявил: – пробовал винтовку.

– Как пробовал?! – ахнули все на суде.

– Так пробовал! – нагло подтвердил разбойник. – Купил новую винтовку и нужно было узнать, как бьет. Вот и попробовал!

– Да зачем же в человека стрелял?.. Нужно было в цель выстрелить…

– Зачем цель стрелять, – невозмутимо отвечал разбойник, я покупал винтовка не для цель, а для человек, – потому и пробовал человек стрелять. Уж больно хорошо он сидел, шагов четыреста, самый раз. Винтовка бил хорошо, попал с первого разу, так и повалился… – И дикарь весело захохотал.

Он искренно удивился, когда его приговорили к повешению.

– За што вешать?.. Пробовал винтовка – и вешать… Нехорошо! Винтовка каждому джигиту нужна… Пробовал винтовка, – а они повесить…

Вот и живи в такой стране, где любой горец может вздумать попробовать на тебе свою новую винтовку. Поневоле под землю залезешь.

Вторая деревня на самом перевале оказалась уже вся под землей. Жизнь была тут суровая. Армяне смотрели злобно, недоверчиво и по-зверски. Бедны были они чертовски. Питались, кажется, только одним своим хлебом, в виде огромных, сухих, тонких блинов, изготовляемых без дрожжей, прямо тут же на очаге.

На большом плоском камне замешивали тесто на воде, раскатывали скалкой и бросали блин на согревшуюся сковородку, похожую на тарелки большого турецкого барабана. Через минуту хлеб был готов. Его ели, прихлебывая коровье, буйволиное, верблюжье, козье или овечье молоко. И то не само молоко, а жижу, оставшуюся от сбивания масла или стекавшую из-под сыра.

Мясо ели редко. Да разве могли они съедать своих кормильцев и поильцев! Если же решались зарезать овцу, то это был уже праздник.

Вся семья, и родственники, и знакомые усаживались вокруг очага. Мясо и жир от курдюка, нарезанные мелкими кусочками, сыпались на горячие сковородки. Адски нестерпимо воняло подгоревшим жиром. Но горцы с наслаждением втягивали через ноздри этот запах и со вкусом, причмокивая и присюсюкивая, жевали сухие кусочки мяса и особенно лакомый жир.