Сирра подошла к двери – она была заперта. Никто не шевелился внутри дома, никакого стона не было слышно.

Сирра постучалась, никто не вышел на ее стук. Она постучала еще громче – все то же молчание.

Тут Сирра легко и проворно, как кошка, подошла к полуоткрытому окну, отворила его и прислушалась – внутри ничего не было слышно, еще менее могла она что-нибудь видеть при царившем там мраке.

Тогда Сирра влезла в окно и тихо пробралась в комнату. Глаза ее должны были привыкнуть к царившему там мраку, поэтому она постояла несколько минут неподвижно.

Потом, подойдя к старой постели, на которой спала всегда ее мать Кадиджа, она осторожно ощупала ее, постель была пуста – старой Кадиджи не было в комнате.

Сирра зажгла маленькую, стоявшую на столе лампу и начала обыскивать сени, маленький двор и остальные комнаты, но ни больной, ни мертвой нигде не было! Неужели Кадиджу уже унесли? Не слишком ли поздно пришла Сирра?

Дверь дома была заперта. Все было по-прежнему. Внизу в комнате на столе еще лежали остатки обеда: рыбные кости, сладкий рис и маисовый хлеб.

Потушив лампу, Сирра вылезла в окно на улицу.

Едва только она очутилась внизу, как услышала произносимые вполголоса слова человека, который приближался, разговаривая и смеясь сам с собою. Она прислушалась: это была мать Кадиджа. Так она говорила всегда, возвращаясь ночью пьяная домой.

Сирра не верила своим глазам.

Тут подошла старая Кадиджа. Она была совершенно здорова.

Следовательно, известие старой Ганнифы было неверно, и Сирра решилась немедленно отыскать дом и ее самую. Предварительно она убедилась, что мать Кадиджа жива и здорова возвращалась из ближайшей таверны, опьяневшая от опиума.

Старая Кадиджа не заметила Сирры, сидевшей на корточках у дома: было слишком темно, и мысли ее носились в другом мире. Шатаясь, дотащилась она до постели и бросилась на нее.

Сирра убедилась, что известие о болезни матери было ложное. Она со свойственной ей проницательностью тотчас поняла, что за этим скрывался какой-то дурной умысел, что Ганнифа при своей доверчивости стала жертвой обмана. Сирра не могла еще проникнуть в цели этого ложного известия. Но она решила сейчас же разузнать все.

Сирра поспешно вернулась к лодке и отправилась по направлению к Скутари.

По дороге ей пришла в голову мысль, что тут действовал не кто иной, как Лаццаро, и, без сомнения, дело шло о Реции. Что, если она придет слишком поздно? Что, если Реция снова попала в руки своих могущественных врагов? Тогда помощь и защита Сирры могли быть бесполезными. К чему привело бы то, что она выследила замысел Мансура и готова разоблачить его, если Реции уже нет? Как могла она найти след Реции, если бы даже низвергла Шейх-уль-Ислама?

Тысячи мыслей и предположений волновали ум Сирры в то время, как она с удивительным проворством добралась до Скутари.

Тут Сирра выскочила на берег и поспешила по темным, грязным улицам.

Сеял мелкий, как пыль, дождь, так что на расстоянии нескольких шагов ничего невозможно было разглядеть.

Она дошла до дома старой Ганнифы, дверь не была заперта – одно это подтвердило ее подозрение насчет нового несчастья. Она поспешила в сени и окликнула старую служанку – ответа не было. Неужели она еще не вернулась от платанов? Это было непостижимо, так как Сирра в это время сделала вдесятеро больший путь. Дом был пуст, Реции не было. Сирра еще раз позвала Ганнифу и, не получив ответа, вышла из дому.

Она решилась узнать, где была Ганнифа. Но где искать ее? Одно только могло навести ее на след – она должна отправиться к деревянным воротам, может быть, на дороге она и встретит Ганнифу, может быть, она между платанами все еще ждет карету.

«Добрая старуха, – думала Сирра, – была вызвана туда только затем, чтобы, не опасаясь, можно было явиться в ее дом за Рецией и Саладином. Ганнифа и не подозревала этого! Без сомнения, она все еще ждет за воротами».

Сирра спешила по мрачным, безмолвным улицам к деревянным воротам. Она была полна беспокойства, ожидания и страха за Рецию и мальчика. Если бы ей только отыскать Ганнифу, с нею вернется она к ней в дом и немедленно примется за розыски. Никто другой, кроме грека Лаццаро, не мог участвовать в этом деле и, наверно, по поручению Мансура. Мансур и грек доживают свои последние дни, если ей удастся обличить их гнусные поступки и тем добиться их падения. Но удастся ли ей это? Если бы она даже и доказала плутовство Мансура и преступления грека, то, спрашивается, нашелся ли бы теперь в Константинополе такой справедливый судья, как тот, который не побоялся некогда осудить султана? Все кади были подчинены Гамиду-кади. Донос должен был дойти вначале до него, пройти через его руки. При его отношениях с Мансуром-эфенди что могло из этого выйти?

Сирра была достаточно умна, чтобы понимать все это.

У кого же должна была она искать правосудия? У кого другого, как не у Гассана-бея, чтобы со своим доносом прямо добраться до султана. Один султан стоял выше Шейх-уль-Ислама. Конечно, как мы уже знаем, тоже только в известном отношении. Чтобы свергнуть султана, достаточно было решения главы церкви, так что в этом случае он стоял выше султана. Но в то же время султан еще достаточно крепко держал в руках бразды правления, чтобы отстранить Шейх-уль-Ислама от его поста и наказать его.

Но вот Сирра достигла ворот и через них вышла к извивающейся у берега тропинке, где росли платаны. Начинало уже рассветать. Когда она подходила к платанам, ей показалось, будто позади ее кто-то шмыгнул через ворота по направлению к городу, но она не обратила на это внимания и пошла дальше. Сероватый туман и частый мелкий дождь застилали слабый утренний свет. Наконец она добралась до платанов и окликнула Ганнифу. Ответа не было. Ни человека, ни кареты тоже не было видно.

Вдруг нога Сирры наступила на что-то мягкое, она нагнулась и невольно вскрикнула. Перед нею лежала мертвая Ганнифа, плавая в своей крови. Сирра со слезами бросилась к доброй старой служанке, знавшей ее с детства… Ганнифа была уже мертва. Она не шевелилась, хотя и не успела еще похолодеть. Но печать смерти лежала на ее лице. Кровавая пена струилась изо рта, полуоткрытые, словно остекленевшие глаза, заострившийся нос – все выдавало, что смерть уже наступила.

Сирра пробовала поднять ее, обращаясь к ней с ласковыми словами, называла ее самыми нежными именами, все было тщетно: старая Ганнифа ничего более не слышала.

Вопли Сирры, сидевшей на корточках возле мертвой, надрывали душу.

Вдруг в воротах послышался шум…

Что там такое случилось? Голоса и шаги приближались. Утренние лучи все более и более разгоняли мрак ночи, и скоро можно было заметить, что это были пять или шесть жандармов, приближавшихся с громкими криками.

Сирра поднялась с места.

– Вот она! Вот она! – воскликнули они. – Здесь, у платанов, лежит убитая!

– А вот и чудовище, убившее ее!