— Слушайте, — сказала она. — Я сегодня куплю дробленой кукурузы. Сварю кашу. А как только раздобудем бензину, надо уезжать отсюда. Здесь нехорошо. И Тома одного я тоже не отпущу. Нипочем.

— Нет, ма, нельзя. Я же говорю — со мной теперь опасно.

Она вздернула подбородок.

— Так и сделаем. Ну, садитесь, ешьте, пора идти. Я уберусь и тоже приду. Надо побольше заработать.

Лепешки были такие горячие, что брызгали салом. Они быстро выпили кофе и налили себе по второй кружке.

Дядя Джон покачал головой, не поднимая глаз от тарелки.

— Так просто это с рук не сойдет. Опять мои грехи сказываются.

— Да будет тебе! — крикнул отец. — Некогда нам возиться с твоими грехами. Ну, пошли. Ребята, вы тоже идите, будете помогать. Ма верно говорит. Надо поскорей выбраться отсюда.

Когда они ушли, мать поднесла Тому тарелку и кружку.

— Ты бы поел.

— Нет, ма, не могу. Так все болит, что я и рта не открою.

— А ты попробуй.

— Нет, ма, не могу.

Она присела к нему на край матраца.

— Расскажи мне. Я хочу понять, как все было. Хочу во всем разобраться. Что Кэйси сделал? За что его убили?

— Ничего не сделал. Он стоял, а они осветили его фонарями.

— Что он говорил? Ты помнишь, что он говорил?

Том сказал:

— Конечно, помню. Кэйси говорил: «Вы не имеете права морить людей голодом». Потом этот толстый обругал его красной сволочью. А Кэйси сказал: «Вы не ведаете, что творите». Тогда толстый его ударил.

Мать опустила глаза. Она сжала руки.

— Так и сказал?.. «Вы не ведаете, что творите?»

— Да.

— Вот бы наша бабка его услышала.

— Ма… когда дышишь, ведь над этим не задумываешься. Вот так и со мной было. Я даже подумать не успел.

— Я тебя не виню. Хорошо, если б этого не случилось. Если б тебя там не было… Но ведь иначе ты не мог. Я не вижу за тобой вины. — Она подошла к печке и намочила тряпку в горячей воде. — Вот, возьми. Приложи к лицу.

Он приложил горячую тряпку к скуле и носу и съежился от боли.

— Ма, я ночью уйду. Я не хочу, чтобы вы из-за меня терпели.

Мать гневно заговорила:

— Том! Я много чего не понимаю. Но без тебя нам легче не станет. Без тебя мы совсем погибнем. Было время — жили мы на земле, и тогда все казалось просто. Старики умирали, дети рождались, и все мы жили вместе — у нас была семья, неразделимая… видишь, где она начинается, где кончается. А сейчас ничего не видишь. Ничего не поймешь. Сейчас все расползлось. Эл ноет, канючит — хочет отбиться от нас. От дяди Джона никакого толку. Отец потерял свое место. Он уже не главный в семье. Все рушится, Том. Семьи больше нет. А Роза… — Она обернулась и посмотрела в широко открытые глаза дочери. — Будет у нее ребенок, а семьи нет. Я стараюсь хоть как-то поддержать ее. Уинфилд… что из него получится? Скоро совсем одичает. Да и Руфь тоже… растут как звереныши. На кого мне опереться? Не уходи, Том. Останься, помоги нам.

— Хорошо, — устало проговорил он. — Хорошо. Хоть и зря это.

Мать вернулась к тазу с грязной посудой, перемыла оловянные тарелки и вытерла их.

— Ты не спал ночью?

— Нет.

— Так спи. Я видела, у тебя и брюки и рубашка мокрые. Надо подсушить их около печки. — Она убрала посуду. — Ну, я пойду в сад. Роза, если кто придет, — Том заболел, слышишь? Никого не пускай, слышишь? — Роза Сарона молча кивнула. — Мы к полудню вернемся. Ты усни, Том. Может, мы уедем отсюда вечером. — Она быстро подошла к нему. — Том, ты не сбежишь?

— Нет, ма.

— Правда? Никуда не уйдешь?

— Нет, ма. Я здесь буду.

— Ну, хорошо. Так не забудь, Роза. — Она вышла и плотно притворила за собой дверь.

Том лежал не двигаясь, — и вдруг сон, словно волной, поднял его к той черте, за которой гаснет сознание, медленно отступил и поднял снова.

— Том!

— А? Что? — Он проснулся, как от толчка. Он посмотрел ка Розу Сарона. Ее глаза негодующе горели. — Что тебе?

— Ты убил человека?

— Да. Не кричи. Хочешь, чтобы услышали?

— Пусть слышат! — крикнула она. — Мне та женщина все объяснила. Я теперь знаю, что бывает за грехи. Разве ребенок родится здоровый? Конни ушел, меня не кормят, как нужно. Молока я не вижу. — Она истерически вскрикнула: — Ты убил человека! Разве теперь родится здоровый ребенок? Я знаю… он будет урод… урод! Я никогда не танцевала в обнимку.

Том встал с матраца.

— Тише, — сказал он, — Услышат, придут.

— Пускай! Он будет урод. Я никогда так не танцевала.

Он шагнул к ней.

— Замолчи!

— Не подходи ко мне. Ведь это не в первый раз. Ты уже одного убил. — Лицо у нее побагровело. Она с трудом выговаривала слова. — Видеть тебя не могу! — Она закрылась одеялом с головой.

Том услышал приглушенные, судорожные рыдания. Он закусил губу и потупился. Потом подошел к отцовскому матрацу. Под матрацем лежала винтовка — тяжелый длинный винчестер 38-го калибра. Том взял его, проверил, есть ли патрон в стволе, взвел курок и вернулся на свое место. Он положил винчестер на пол, прикладом на матрац. Рыдания Розы Сарона перешли в тихие всхлипывания. Том лег, натянул одеяло на голову, натянул его на разбитое лицо, оставив небольшой продух. Он вздохнул:

— О господи, господи!

Около их домика остановились машины, послышались голоса.

— Сколько мужчин?

— Вот только мы, трое. А сколько вы платите?

— Поезжайте к дому номер двадцать пять. Номера на дверях.

— Слушаю, мистер. А сколько вы платите?

— Два с половиной цента.

— Да что это! Так и на обед не заработаешь.

— Плата два с половиной цента. Сюда с юга едет двести человек, они и таким деньгам будут рады.

— Мистер, да побойтесь вы бога!

— Ладно, ладно. Согласны — оставайтесь, а нет — поезжайте дальше. Мне некогда с вами пререкаться.

— Да ведь…

— Слушай. Плату не я устанавливаю. Мое дело записать вас. Хотите работать, пожалуйста. А нет — проваливайте отсюда подобру-поздорову.

— Значит, номер двадцать пять?

— Да, двадцать пять.

Том дремал, лежа на матраце. Его разбудил какой-то шорох в комнате. Рука потянулась к винчестеру и крепко стиснула приклад. Он откинул одеяло с лица. Рядом с матрацем стояла Роза Сарона.

— Что тебе? — спросил Том.

— Спи, — сказала она. — Спи. Я покараулю. Никто не войдет.