Он ничего не сказал об этом Эвайн, но она и так поняла. Она почувствовала их холодное, тупое присутствие, понимая, что они из числа тех, кто пытал и убил ее сына. Она ненавидела их всей душой и была бессильна в своей ненависти. Энсель продолжал вести беглецов, но вокруг сгущались сумерки, а дорога становилась все хуже, и он всерьез забеспокоился. Их преследователи приближались, медленно, но неуклонно, а повозка ощутимо замедляла их передвижение. Когда они еще более придержали лошадей, чтобы повозка не опрокинулась на оледеневшем склоне, Энсель подъехал к их жалкому экипажу и руками удерживал его на дороге. Лицо Эвайн, отодвинувшей занавеску и посмотревшей на него, было бледным и изможденным.

– Они догоняют нас? – спросила она.

– Я надеялся, что вы не заметите, – сказал Энсель. Глубоко вздохнув, она изучила свое состояние и решилась пересесть на лошадь. Это казалось единственным способом избавиться от преследователей и, вероятно, единственной возможностью. Если все они поедут верхом и немного поднажмут, то, выбрав одну из незаметных тропинок, они смогут добраться до монастыря к рассвету или немногим позже. Но сначала нужно было избавиться от преследователей и риска раскрыть врагам свое единственное пристанище.

– Значит, я поеду верхом, – сказала она, отнимая младенца от груди, заворачиваясь в плащ и опуская ноги с повозки. – Бросив тележку, мы выиграем время, особенно в темноте.

Энсель тотчас спрыгнул, чтобы поддержать ее, пока Эвайн пыталась выпрямиться, а вместо того едва не упала.

– Это глупо! Ехать верхом в вашем положении! Вы хотите убить себя?

Знаком она подозвала Дамона, чтобы выпрячь тянувших повозку лошадей.

– Нет, конечно. Но я не хочу, чтобы нас догнали, и не хочу привести наших преследователей к нашему убежищу. Мы видели, как поступают с дерини в этой стране. Дамон, ты и Томас отцепите повозку и наденьте на лошадей седла. Я и дитя поедем с Фионой.

– А не лучше ли вам, по крайней мере, ехать со, мной или с кем-нибудь из мужчин? – спросил он. – Не знаю, сможет ли Фиона удержать вас, если вы станете падать.

Сойдя с лошади, на которой она ехала вместе с Ариком, Фиона подбежала, чтобы поддержать Эвайн под руку и взять младенца.

– Она не упадет, – сказала Фиона, – я не позволю. Лошади легче везти двух женщин, чем женщину и мужчину. Это логично.

Энсель был в нерешительности, зная, однако, что, если Эвайн решила, ее не переубедить. Они действительно выиграют время, отказавшись от повозки. Осмотрев лошадей, которых они теперь имели, Энсель выбрал самую большую и легкую на ходу для Эвайн и Фионы, попросив Арика отдать им свое седло, так как знал, что Арик может ехать и без седла. Дети сели рядом с ними, Дамоном и Ариком, а Мэйри посадили на вторую лошадь из повозки, Томас должен был сопровождать ее. Бартоломью и Райсил на пони замыкали караван.

Сначала они ехали неторопливым шагом. Но когда выяснилось, что Эвайн относительно хорошо переносит скачку, перешли на рысь. С наступлением темноты начавшийся легкий снежок запорошил их следы, а вскоре после этого они миновали несколько развилок на дороге, появилась надежда, что их преследователи сбиты со следа.

Через некоторое время Эвайн стало плохо, и с каждой пройденной милей ее силы все убывали. Но она не решилась говорить об этом Энселю, остановка или потеря скорости могли отдать их во вражеские руки. Лучше умереть на дороге, чем испытать на себе то, что выпало обитателям Трурилла.

Наступил второй день нового года. Мороз стал сильнее, но в длинном ночном переходе беглецы оторвались от преследователей. Они скакали и скакали сквозь темноту, только дважды останавливаясь, чтобы дать отдых лошадям. Эвайн поторапливала спутников.

На втором привале она осталась на лошади – во время первой остановки она видела кровь на обивке седла (однако ни Фиона, ни Энсель не заметили этого) и знала, что остальные не должны ни о чем догадываться. Она, сидя в седле, покормила девочку, плотно завернувшись в тяжелый плащ; нетаявшие снежинки лежали на густых золотистых волосах, выбивавшихся из-под капюшона и окружавших личико ее дочери.

Когда они продолжили путь, Эвайн погрузилась в состояние, близкое к трансу, решив, что это лучший способ не потерять сознание от слабости. Она с трудом помнила последние часы и мили путешествия. В монастырь святой Марии в горах они прибыли как только рассвело.

Когда беглецы въехали во двор аббатства, Эвайн удалось вернуться в сознание, всем своим существом возликовав при виде Йорама, бегущего ей навстречу по чистому снегу. Она передала новорожденную подошедшему монаху, почувствовала руки Йорама на своей талии, и перед глазами все закружилось.

Очнувшись, она обнаружила себя в теплой и сухой постели закутанной в мягкие одеяла. Правую щеку согревало тепло веселого огня. Запах чего-то вкусного щекотал ноздри. Пока она была без сознания, ее вымыли и переодели (Эвайн подозревала, что не обошлось без Фионы). Все еще не открывая глаз, она осторожно шевельнула ногой и сразу вспомнила о жестоких страданиях своего тела в последние несколько дней. Быстро обследовав себя, она убедилась, что кровотечение остановилось, а общее состояние было значительно лучше того, что она ожидала.

Возвращение порядка в мыслях возбудило воспоминания, и Эвайн открыла глаза. Она обнаружила, что лежит на узкой кровати возле весело потрескивающего камина. Потолок и стены комнаты были оштукатурены и выбелены, доски натерты маслом до блеска. Справа от нее сидел облаченный в черное монах, помешивая содержимое чашки, от которой и исходил вкусный запах. Позади стоял еще один монах, она догадалась, что это аббат. С другой стороны кровати коленопреклоненный Йорам, одетый в черную, вместо привычной синей, ризу, и в епитрахили, молился, опустив голову на грудь. Позади него Эвайн увидела Фиону, выносившую таз с грубыми серыми полотенцами.

Увидев внутренним зрением, что она очнулась, Йорам поднял голову. Прежде чем она успела открыть рот, Йорам приподнял ее голову, и монах стал ложкой вливать мясной бульон. Ее сопротивление оба игнорировали, и монах подтолкнул ложку к ее губам. Эвайн Сдалась, послушно глотая теплую пахучую жидкость. Когда она доела, монах поднялся и, не говоря ни слова, вышел в сопровождении аббата. Йорам положил сестру обратно на подушки, Эвайн с любовью глядела на него.

– Можно подумать, что кто-то умирает, – сказала она, слабо улыбнувшись. – Эта епитрахиль не очень-то бодрит.

– Если ты пообещаешь, что тебе она не понадобится, я сниму ее, – ответил Йорам, беря руку Эвайн и нежно целуя. Она закрыла глаза, кивнула и снова улыбнулась.

– Я никогда не знала наверняка, шутишь ли ты или нет, ты делаешь это так редко; – произнесла Эвайн. – Но ты все-таки снимешь ее?

– Только после твоего обещания, – повторил он упрямо.

– Обещаю.

– Так-то лучше. – Он стянул епитрахиль свободной рукой, коснулся ее губами и положил на укрывавшие Эвайн одеяла, словно священное облачение должно защитить его сестру. Потом он взял ее руку обеими своими и прижал к подбородку.